Изабель

Повторяю, меня мало трогали достоинства или недостатки живописи: передо мной была молодая женщина, я видел лишь ее профиль с тяжелым черным завитком волос на виске, с томными, мечтательно грустными глазами, с приоткрытым, как будто на вздохе, ртом, с нежной, хрупкой, как пестик цветка, шеей; это была женщина самой трепетной, самой ангельской красоты. Любуясь ею, я потерял чувство места и времени; Казимир, который отошел, чтобы поставить цветы, вернулся ко мне и, склонившись, сказал:

— Это мама… Она красивая, правда!

Мне было неловко перед мальчиком из-за того, что я находил его мать такой красивой.

— А где она теперь, твоя мама?

— Я не знаю…

— Почему она не здесь?

— Ей здесь скучно.

— А твой папа?

Несколько смутившись, он опустил голову и, как бы стыдясь, ответил:

— Мой папа умер.

Мои вопросы были ему неприятны, но я решил продолжать.

— Мама иногда приезжает тебя навестить?

— Да, конечно! Часто! — ответил он уверенно, подняв вдруг голову. И чуть тише добавил: — Она приезжает поговорить с моей тетей.

— Но с тобой она тоже разговаривает?

— Ну, я! Я не умею с ней разговаривать… И потом, когда она приезжает, я уже сплю.

— Спишь!?

— Да, она приезжает ночью… — Поддавшись доверчивости (портрет я положил, и он держал меня за руку), он с нежностью и как бы по секрету сказал: — Прошлый раз она пришла ко мне и поцеловала, когда я лежал в постели.

— Значит, обычно она тебя не целует?

— О, нет! Целует… и часто.

— Тогда почему ты говоришь «прошлый раз»?

— Потому что она плакала.

— Она была с тетей?

— Нет. Она вошла одна, в темноте; она думала, что я сплю.

— Она тебя разбудила?

— Нет! Я не спал. Я ее ждал.

— Значит, ты знал, что она здесь?

Он молча опустил голову.

Я продолжал настаивать:

— Как ты узнал, что она здесь?

Мой вопрос остался без ответа. Я продолжал:

— А как ты мог увидеть в темноте, что она плачет?

— Я почувствовал.

— Ты не просил ее остаться?

— Нет, просил. Она наклонилась над кроватью, и я трогал ее волосы…

— И что она сказала?

— Она засмеялась и сказала, что я порчу ей прическу и что ей нужно уходить.

— Значит, она не любит тебя?

— Нет, любит; она меня очень любит! — внезапно отпрянув от меня и еще больше покраснев, закричал он с таким волнением, что мне стало стыдно.

Внизу у лестницы раздался голос г-жи Флош:

— Казимир! Казимир! Пойди скажи господину Лаказу, что пора собираться. Коляска будет подана через полчаса.

Я бросился вниз по лестнице, догнал г-жу Флош в вестибюле.

— Госпожа Флош! Мог бы кто-нибудь отправить телеграмму? Я нашел выход из положения, который позволит мне, я думаю, провести еще несколько дней вместе с вами.

— Это невероятно! Сударь… Это невероятно! — повторяла она, взяв меня за руки и не в состоянии от волнения вымолвить ничего другого, а затем, подбежав к окну Флоша, позвала: — Мой добрый друг! Мой добрый друг! (Так она его называла.) Господин Лаказ хочет остаться.

Слабый голос звучал как надтреснутый колокольчик, но все же достиг цели: я увидел, как раскрылось окно; г-н Флош на миг высунулся, а как только понял, ответил:

— Иду! Иду!

Казимир присоединился к нему; некоторое время ушло на благодарности и поздравления, которые посыпались со всех сторон, можно было подумать, что я — член семьи.

Не помню, что я сочинил, нечто невообразимое, и телеграмма ушла по вымышленному адресу.

— Боюсь, что во время обеда я была несколько настойчива, упрашивая вас остаться, — сказала г-жа Флош, — можно ли надеяться, что ваша задержка не отразится на делах в Париже?

— Надеюсь, нет, сударыня. Я попросил друга взять на себя заботу о моих делах.

Появилась г-жа Сент-Ореоль; она кружила по комнате, обмахиваясь веером, и кричала самым пронзительным образом:

— Ах, как он любезен! Тысяча благодарностей… Как он любезен!

Когда она ушла, спокойствие восстановилось.

Незадолго до ужина из Пон-л'Евека вернулся аббат; поскольку он не знал о моей попытке уехать, то и не мог удивиться тому, что я остался.

— Господин Лаказ, — обратился он ко мне довольно приветливо, — я привез из Пон-л'Евека несколько газет, сам я небольшой любитель газетных сплетен, но подумал, что вы здесь лишены новостей и это могло бы заинтересовать вас.

Он пошарил в сутане:

— Видно, Грасьен отнес их в мою комнату вместе с сумкой. Подождите минутку, я схожу за ними.

— Не беспокойтесь, господин аббат, я сам поднимусь за ними.

Я проводил его до комнаты; он предложил мне войти. Пока он чистил щеткой сутану и готовился к ужину, я обратился к нему:

— Вы знали семью Сент-Ореолей до того, как приехали в Картфурш? — спросил я его после нескольких ничего не значащих фраз.

— Нет.

— А господина Флоша?

— Мой переход от службы в приходе к преподаванию произошел внезапно. Мой настоятель был знаком с господином Флошем и порекомендовал меня на это место; нет, до того как приехать сюда, я не знал ни своего ученика, ни его родственников.

— Значит, вы не знаете, какие обстоятельства заставили господина Флоша вдруг покинуть Париж лет пятнадцать назад в момент, когда он должен был стать академиком Института Франции.

— Превратности судьбы, — пробурчал он.

— И что же? Господин и госпожа Флош способны жить за счет Сент-Ореолей!