Изабелла Баварская

Глаза всех неотрывно следили за палачом.

На миг наступила тишина, но вот разговор возобновился.

— Прекрасно, — сказала пожилая женщина, перестав наконец дергать за пуговицу Бурдишона, — я ведь знакома с дочерью тюремщика, может, мне удастся кое-что выведать. — И она засеменила к Шатле так быстро, как только позволял ей ее возраст и ее ноги, из которых одна была короче другой.

Добежав, женщина постучала в дверь, окошечко в двери отворилось, и в него просунулось веселое круглое личико молоденькой блондинки. Завязалась беседа, но ожидаемого результата не получилось: дверь оставалась закрытой, девушка только показала рукой на оконце в темнице и исчезла. Старуха сделала знак ожидавшим ее людям, чтобы они подошли; несколько человек отделились от толпы, а она, припав к оконцу, сказала окружавшим ее людям: «Идите все сюда, это оконце в темницу; увидеть мы его не увидим, зато услышим, как он будет кричать, — все лучше, чем ничего».

Люди в нетерпении столпились вокруг этого входа в ад, не прошло и десяти минут, как оттуда послышался звон цепей, проклятия, замигал огонь.

— О, я вижу жаровню, — сказала женщина. — Палач кладет на нее щипцы… Вот он начал раздувать огонь.

Каждый раз, как палач дул на жаровню, она изрыгала такой силы пламя, что казалось, это вспыхивают подземные молнии.

— Вот он берет щипцы, они та накалились, что жгут ему пальцы… Он ушел в глубь темницы, мне сейчас видны только его ноги… Тише! Замолчите, сейчас услышим…

Раздался душераздирающий крик… Все головы склонились к оконцу.

— Ага, сейчас его допрашивает судья, — продолжала женщина, выступавшая в роли чичероне; по праву первенства она завладела всем оконцем, просунув лицо между железными прутьями, — он молчит. Что молчишь, разбойник? Отвечай же, убийца! Признавайся в своих преступлениях.

— Тише! — крикнуло сразу несколько голосов.

Женщина вытащила голову из отверстия, но руки ее вцепились в железные прутья: она не хотела уступать занятой позиции и ждала, когда заключенный заговорит.

С убежденностью человека, привыкшего к таким зрелищам, женщина заявила:

— Можете быть уверены, если он не признается, его не повесят.

Снова раздался крик, который заставил ее прильнуть к окну.

— Так, ничего особенного, — сообщила она, — щипцы лежат на полу рядом с жаровней. Видали? Он уже устал, палач-то.

Послышались удары молотка.

— Все в порядке, — радостно возвестила старуха, — на него надевают колодки.

Колодками назывались деревянные планки, которые привязывали веревками к ногам узника, между ними просовывали кусок железа и ударяли по нему молотком до тех пор, пока не раздробятся кости и не расплющится плоть.

Видимо, шевалье ни в чем не сознавался, ибо удары молотка участились. Палач входил в раж.

Крики прекратились, уступив место глухому стону, но потом и его не стало слышно. Вскоре стихли и удары молотка.

Тетушка Жанна поднялась и сказала:

— На сегодня все, он лишился чувств, ни в чем не признавшись.

Она отряхнула пыль с колен, поправила чепец и пошла прочь, убежденная в том, что сегодня больше нечего ждать.

Остальные побрели за старухою, доверяя ее осведомленности в подобных вещах. Только один человек остался недвижим, это был Перине Леклерк.

Спустя некоторое время, как и предсказывала мамаша Жанна, палач вышел.

Вечером в тюрьму вошел священник.

Когда стало совсем темно, у дверей поставили часовых, и один из них вынудил Леклерка покинуть свой пост. Тот уселся на тумбу на углу улицы Понт-о-Менье и стал ждать.

Истекло два часа. Ночь была очень темная, но глаза Леклерка уже настолько привыкли к темноте, что он различал то место на сероватых стенах, где находилась дверь Шатле. За все это время он не произнес ни слова, ни разу не отнял от кинжала руки и не помышлял ни о питье, ни о еде.

Пробило одиннадцать часов.

Еще не отзвучал последний удар, как дверь Шатле открылась, и на пороге показалось двое солдат, державших в одной руке шпаги, а в другой — по факелу; потом из дверей вышло четверо мужчин, несших в руках какую-то ношу, а за ними следовал человек, чье лицо скрывал красный капюшон; они молча приблизились к Понт-о-Менье.

Когда они поравнялись с Перине, тот увидел, что они несли в руках большой кожаный мешок, Перине навострил уши: до него донесся стон, — сомнений быть не могло.

Он, не медля ни секунды, выхватил из ножен кинжал и тут же уложил двоих: тех, что несли мешок, который Леклерк вспорол по всей длине. Из мешка выпал человек.

— Бегите, шевалье! — вскричал Леклерк. И, воспользовавшись замешательством, которое произвело его нападение, он, спасаясь от преследования, скользнул вдоль откоса и исчез из виду.

Тот, кому он с таким неслыханным мужеством попытался помочь обрести свободу, и хотел бы бежать, — он слегка приподнялся, но разбитые ноги не слушались его, и он, вскрикнув от боли и отчаяния, упал без чувств.

Человек в красной шапке сделал знак тем двоим, что не были ранены, они взвалили ношу на плечи, а когда подошли к середине моста, тот скомандовал: «Остановитесь здесь, бросайте его».