Изабелла Баварская

Едва истекло полтора месяца, как ему пришлось вновь отправиться в Дижон, дабы передать вести от королевы. Его отсутствие оказалось более благотворным, нежели присутствие: герцог принял его с необычайною любезностью, а мадемуазель де Тьян с благосклонностью. Он не мог поверить такому счастью, но в один прекрасный день герцог Жан предложил де Жиаку свое посредничество — между ним и тою, кого он любил. Такая серьезная протекция устраняла многие препятствия, сир де Жиак принял предложение герцога с восторгом, второй ответ мадемуазель де Тьян был настолько же обнадеживающим, насколько первый удручающим, а это доказывало или — что мадемуазель де Тьян поразмыслила и приняла во внимание достоинства рыцаря, или — что герцог имел на нее очень большое влияние; словом — в подобных обстоятельствах никогда не следует слишком доверять первому порыву женщины.

Герцог объявил, что он вернется в Париж не раньше, чем будет отпразднована свадьба. Свадьба была великолепной. Герцог пожелал взять на себя все расходы, утром состоялись турниры и поединки, в которых все участники показали прекрасное искусство; на обед подали великолепные кушанья, отмеченные высокой изобретательностью, а вечером была разыграна мистерия «Адам, получающий из рук бога Еву», принятая всеми с восхищением. Для постановки ее из Парижа специально вызвали известного поэта, его путешествие ему ничего не стоило, а он еще получил как вознаграждение двадцать пять золотых экю. Все это происходило с 13 по 20 июня 1418 года.

Наконец герцог Жан рассудил, что настал момент для возвращения в столицу. Он поручил сиру де Жиаку предупредить о его приезде. Но тот согласился разлучиться со своей молодой супругою, только когда герцог пообещал, что введет ее в окружение королевы и доставит в Париж. По дороге в Париж де Жиак должен был предупредить Изабеллу Баварскую, что герцог 2 июля заедет за ней в Труа.

Четырнадцатого июля Париж был разбужен звоном колоколов. Герцог Бургундский и королева подошли к Сент-Антуанским воротам. Народ высыпал на улицу; дома, мимо которых должны были проследовать в Сен-Поль герцог и королева, были обтянуты коврами, словно ждали самого господа бога; город забросали цветами, изо всех окон торчали женские головки. Шестьсот буржуа в голубых головных уборах, возглавляемые сеньором де Л’Иль-Аданом и сиром де Жиаком, несли ключи от города, дабы вручить их победителям. За ними следовала огромная толпа, разделенная по корпорациям, каждая из которых несла свое знамя. Народ радостно приветствовал победителей, забыв о том, что он не ел ничего вчера и ему нечего будет есть завтра.

Наконец кортеж приблизился к королеве, герцогу и их свите, сидевшим верхом на лошадях. Буржуа, несший золотые ключи на серебряном блюде, подошел к герцогу и преклонил перед ним колено.

— Монсеньер, — сказал де Л’Иль-Адан, коснувшись ключей кончиком обнаженной шпаги, — вот ключи от вашего города: город ждал вашего прибытия, чтобы вручить их вам.

— Дайте мне их, сир де Л’Иль-Адан, — сказал герцог, — ибо, по всей справедливости, вам принадлежит право коснуться их раньше меня.

Л’Иль-Адан соскочил с коня и, взяв ключи с блюда, почтительно протянул их герцогу, и тот прицепил их к луке седла, рядом с боевым оружием. Многие сочли это вызовом со стороны человека, — который входил в город не для войны, а для мира, что, однако, не охладило всеобщего энтузиазма, — так велика была радость от встречи с королевой и герцогом.

Тут к герцогу подошел какой-то горожанин и протянул ему два голубых бархатных камзола: один для него, другой для его племянника графа Филиппа де Сен-Поля[25].

— Благодарю вас, — сказал герцог, — это очень любезно: вы предугадали мое желание вернуться в ваш город одетым в цвета королевы.

И, сбросив с себя свое платье, он переоделся в голубой камзол, приказав своему племяннику поступить так же. Со всех сторон раздались радостные крики:

— Да здравствует Бургундия! Да здравствует королева!

Грянула музыка, и толпа, разделившись надвое, образовала живую изгородь, освободив проход для королевы и герцога. А сир де Жиак, увидев среди приближенных королевы Изабеллы свою жену, покинул предписанное ему этикетом место и, подстегиваемый нетерпением, занял место подле нее. Кортеж двинулся в путь.

Всюду, где бы он ни проходил, его встречали восторженными криками, в них звучала надежда; из всех окон, словно благоуханная снежная лавина, обрушивались на проходивших охапки цветов, цветы устлали всю мостовую под копытами лошади, на которой восседала королева. Все будто опьянели от счастья, безумцем должен был быть тот, кто вздумал бы сказать, когда кругом все ликовало, что совсем еще недавно на этих улицах, засыпанных свежими цветами, звенящих от радостных возгласов, совершались убийства, лилась кровь и корчилась агония.