Изабелла Баварская

Там их с нетерпением ждали. Им был оказан пышный прием женой губернатора, которая состояла в свите императрицы Константинополя. Она довольно наслышалась о Франции и была польщена, что ей досталось принимать знатных господ. Она велела приготовить для них самые роскошные покои дворца, и там, вместо своих старых, истрепанных костюмов, они нашли новые, в греческом духе, одежды, сшитые из лучших материй Азии. Не успели они переодеться, как возвестили о прибытии маршала Родоса мессира Жака де Бракмон. Он должен был препроводить рыцарей на остров Родос, где их с радостным нетерпением ждал великий приор. Рыцари распрощались с сеньором и сеньорой Метленскими, которые так радушно приняли их, и отплыли на остров Родос. В плавании они находились всего несколько дней, на берегу их уже ожидали самые знатные сеньоры острова — им не терпелось засвидетельствовать свое почтение французским рыцарям; сами хозяева были столь же набожны, сколь воинственны: на их одеждах был вышит белый крест в память о страстях Христовых, и они поддерживали любую вылазку, любой выпад против неверных.

Великий приор, а вслед за ним самые знатные рыцари разделили между собой честь принимать графа Невэрского и его соратников; они даже предложили гостям деньги, в которых те очень нуждались, и Жан Невэрский принял от них для себя, равно как и для своих друзей, тридцать тысяч франков, записав их как свой долг приору, несмотря на то что треть, если не больше, была поделена между его собратьями.

Во время их пребывания в городе Сен-Жан, где они ждали галер из Венеции, внезапно заболел и отошел к праотцам сеньор де Сюлли мессир Ги де Ла Тремуй. Смерть словно вцепилась в этих людей, уже видевших себя на краю могилы; казалось, она напоминала, что упасть туда стоит меньшего труда, чем выбраться оттуда: не так давно они похоронили сира де Куси, и вот уже сир де Ла Тремуй закрыл глаза, чтобы никогда их больше не открывать. Над всеми будто нависло проклятье, возможно, что ни одному из них не суждено увидеть родную землю. Они погребли умершего друга в церкви св. Иоанна Родосского, исполнив свой последний печальный долг по отношению к нему, — теперь их оставалось четверо, и они поднимались на суда, прибывшие из Венеции, которые вошли в порт, когда они хоронили товарища.

Лоцману было наказано, чтобы он на пути в Венецию останавливался у каждого острова; так и усталость меньше бы чувствовалась, да и граф смог бы посетить земли, лежащие между Венецией и Родосом. Вот почему путешественники высаживались в Модоне, Корфу, Левкаде и в Кефалонии, — здесь они оставались несколько дней: женщины этого острова были так прекрасны, что путешественники приняли их за нимф и роздали чаровницам большую часть золота, взятого в долг у приора Родосского совсем на другие цели.

С большим трудом удалось оторвать их от этих фей, в конце концов они решились покинуть остров, ибо впереди лежало еще несколько островов, которые тоже надо было посмотреть. Итак, они вновь поднялись на суда и с помощью где весла, где ветра достигли Рагуза, а затем Зары и Паренцо, там они перебрались на более легкие суда, потому что у Венеции море так мелко, что крупные галеры там не могут пройти. В Венеции графа Невэрского уже поджидали люди, посланные ему навстречу герцогом и герцогиней. Вскоре прибыли сир де Ожье и де Хелли вместе со всем своим домом, а за ними следовали фургоны, нагруженные золотой и серебряной посудой, роскошными одеждами и разным бельем. Жан Бургундский тронулся в путь со всем надлежащим сеньору его ранга великолепием и вошел во Францию скорее победителем, нежели побежденным.

Спустя какое-то время после возвращения, в своем замке де Хал, на семьдесят четвертом году жизни скончался Филипп Смелый, и таким образом регентство перешло к герцогу Орлеанскому.

А граф Невэрский стал герцогом Бургундским.

Ровно через одиннадцать месяцев умерла герцогиня, и Жан Бургундский стал графом Фландрии и Артуа, сеньором Саленским, палатином Малина, Алоста и Талманда, то есть одним из самых могущественных христианских князей.

Глава XIV

Это событие сразу высветило разногласия, существовавшие между двумя домами. До сих пор этот разлад принцев был как бы окутан неким политическим флером, ибо следовало с почтением относиться к возрасту герцога Филиппа и принимать во внимание осторожность, которая обусловливалась самим этим возрастом; но этому флеру суждено было исчезнуть. И вот подняли голову и обнажились все обиды, обиды мелкие, частные: тщеславие, уязвленное самолюбие, ненавидящая любовь — все живые, кровоточащие раны. Они схватились, как разъяренные противники. Будущее не сулило ничего хорошего, в воздухе веяло что-то грозное, страшное, казалось, вот-вот грянет гром и хлынет на землю кровавый дождь.

Однако пока ни тот, ни другой принц не выказывали открыто своей ненависти. Герцога Бургундского удерживали в его владениях почести, оказываемые ему подданными. Занятый этими заботами, он лишь изредка бросал на Париж взгляды, в которых читалась жажда мести.