Изабелла

Франческо верхом, в черном одеянии выехал навстречу Изабелле, сопровождаемый пышной свитой, и несколько нарочито принял ее со всеми почестями, которые воздал бы самому Браччано. Тем не менее едва он остался с ней наедине, он уставился на нее пристальным взглядом и сказал с выражением неописуемой злобы:

– Если верить всем получаемым мною донесениям относительно Браччано, вы умнее поступили бы восемнадцать лет назад, если б ушли в монастырь.

Это было вступлением к длинной речи, где все было рассчитано, чтобы уязвить герцогиню. Он начал с того, что насмешливо выразил восхищение ее внешностью, а затем осыпал ее такими преувеличенными любезностями, сопровождая их такими презрительными взглядами, что герцогиня страдала, как под пыткой. Он говорил шипящим голосом и в то же время не переставая кружил или, вернее, шнырял вокруг нее, весь в черном, сутулясь, приседая на согнутых коленях, и во всех его движениях было что-то зловещее и хищное. Бедной герцогине почудилось, что ее заперли с диким зверем, который только выжидает удобной минуты, чтобы прыгнуть и растерзать ее. Франческо наконец собрался уходить, но на пороге сообщил ей с полным равнодушием, что сына она не увидит: он и еще несколько придворных были накануне отправлены в Венецию с деньгами для Браччано.

Как только герцогиня вернулась к себе в комнату, она тотчас же послала за Троило Орсини. Он находился во дворе замка, где присматривал за разгрузкой одной из повозок с вещами Изабеллы; как человек весьма исполнительный и даже дотошный, он был раздосадован необходимостью отлучиться как раз тогда, когда самую ценную кладь герцогини переносили в занимаемое ею крыло замка. Он застал Изабеллу в слезах; в тот самый час, когда она подъезжала к Флоренции, Вирджинио по приказу ее брата держал путь в Венецию. Коварство этого поступка Франческо встревожило Орсини. Он призадумался над тем, не слишком ли опрометчиво поступила герцогиня, когда из чувства почтения к брату приняла его приглашение.

Герцогиня удалилась в маленькую комнату, отделенную от ее спальни одной лишь занавесью, и служанки принялись раздевать ее. Орсини последовал было за нею, но обнаружил, что оттуда не виден двор замка, и вернулся в спальню, продолжая беседовать с герцогиней и в то же время поглядывая из окна на слуг, разгружавших повозки.

Страхи герцогини рассеивались по мере того, как она поверяла их Орсини, стоявшему по ту сторону занавеси. Служанки тем временем купали ее, и это доставляло ей такое наслаждение, что она почти что забыла о своих обманутых надеждах. Жизнь ее, казавшаяся ей такой пустой в течение последних двух лет, была теперь заполнена отраднейшей близостью. После редких свиданий с Браччано постоянное присутствие Орсини породило в герцогине чувство полной безмятежности, которому она предавалась всем существом. Уже два месяца они прожили подобно самой добродетельной супружеской паре, не расставаясь и не соблюдая никаких условностей этикета. Герцогиня была в восторге от простоты их отношений. Впервые в жизни эта гордая женщина осмеливалась быть почти что нежной и щебетала, как птичка.

Так как Орсини на этот раз отвечал лишь изредка и немногословно, она наконец спросила его через занавеску:

– Да чем вы заняты? Вы не слушаете меня?

– Я наблюдаю за вашими повозками.

Герцогиня рассмеялась и сказала, поддразнивая его:

– Старательный вы человек! Знаете, я нахожу вас весьма неучтивым!

– Я слушаю ваш голос и ваши слова, синьора, – ответил в тон ей Орсини. – Голос ваш радует меня, и при других обстоятельствах я нашел бы ответ на ваши слова.

– Какова дерзость! Иначе говоря, я болтаю вздор?

– Я этого не говорил.

– Так скажите! – возразила герцогиня со смехом. – Хотя, по правде говоря, не так уж мне нужны ваши речи, лишь бы я чувствовала, что вы здесь.

В этот миг Орсини, высунувшись из окна, увидел, как один из слуг, разгружавших повозки, быстро осмотрелся вокруг, отвернулся и спрятал что-то за пазухой. Он сделал это так проворно, что Орсини не поверил своим глазам. Желая убедиться, что это ему не почудилось, он поспешно вышел из комнаты герцогини и спустился во двор.

Ковры заглушили его шаги, и Изабелла не заметила его ухода.

– Милый Троило, – продолжала она весело, обращаясь к пустой комнате, – будете ли вы… постойте, как это вы тогда так гордо сказали? – да, «жестоко оскорблены», если я сейчас покажусь вам без всяких прикрас? Закройте же скорее лицо целомудренными руками или, пожалуй, не спускайте глаз с повозок, ведь они так вас занимают, ибо зрелище, которое сейчас представится вашему взору, будет для вас злейшим оскорблением. Вот как! – продолжала она, смеясь. – Вы не отвечаете? Стало быть, вы обиделись, еще не увидев меня? Неужели мои прелести, даже в воображении, опасны для вашей чести?