Избач

Когда Мерцалов вышел к возмущенным дояркам на крыльцо, Кныш несколько раз встряхнул скотника, голова Никифора при этом гулко ударилась о стенку.

– Вот что, змееныш… Перед возмущенными бабами сам – как хочешь, так и оправдывайся. А я пошел.

– Что мне бабы, – усмехнулся скотник, опустившись на корточки. – Они ж сердобольные, смилуются. Ну, хлестанут пару раз вицей. Стерпим!

Вспомнив последние слова Никифора, Павел поднял с дороги вицу и начал хлестать воздух направо и налево, словно перед ним лежал пьяный в дугу скотник и молил о пощаде.

Весь погруженный в свои проблемы, он не сразу заметил подводу, которая его обогнала. Присмотревшись к тому, кто сидел в телеге, Павел присвистнул, отбросил вицу, выхватил пистолет и кинулся за повозкой.

В повозке сидел не кто иной, как бывший кулак Федор Чепцов.

– Э, останавливай! Все, приехали, хватит, покатались! – крикнул он извозчику Кирьяну, догнав повозку и наставив оружие на Федора, безропотно поднявшего руки. – А ты слазь, контра! Средь бела дня разъезжаешь по деревне, и никто тебя не арестует. Чудеса, да и только. Прогуляемся до ГПУ, сдам тебя Байгулову. Он придумает, куда тебя на этот раз упечь. А, может, к стенке, а?

– Дак я к нему и еду.

Спрыгнувший с телеги повиновался, пошел с поднятыми руками в сторону ГПУ. Идти пришлось недолго, Байгулов сам попался навстречу.

– Что за маскарад?! – строго спросил ГПУшник, чуть не выхватив наган у Павла. – Не настрелялся еще?

– Это чистокровная контра, Назар! – обиженно заметил Кныш, пряча наган в карман. – Я такое могу порассказать…

– Ага, и он контра, и он, и он, – начал Байгулов, тыча пальцем в проходящих мимо мужиков и баб. – Если все вокруг контры, с кем социализм строить будем? А? Ты об этом подумал?

– Уж точно не с этим! – огрызнулся Павел, кивнув на Федора. – Это ж бывший храповец, его в банде видели. Ну, ты даешь, Назар!

– Что, и доказательства есть? – насторожился Байгулов.

– Если надо, найдутся, – угрожающе произнес Кныш.

Федор невозмутимо помахал рукой извозчику Кирьяну, чтоб тот подогнал телегу, не спеша уселся на прежнее место и небрежно бросил:

– Так и скажи, что жена моя тебе приглянулась, Варюшка, царство ей небесное, вот и готов всех собак на меня повесить. Лучше поведай, как с Ереминым подрался, как изувечил его, и как он угодил после этого в больницу. В это время, как мне помнится, храповцы и напали внезапно… Это поинтересней будет!

– Он правду говорит? – Байгулов развернулся к Павлу, положив тому руку на плечо так, что тысячник стал ниже ростом.

– Правду, – отвел глаза в строну Кныш. – Только это никого не касается. Никого, понятно?

– Ты отправил в больницу Глеба, и это никого не касается?! Ты сам-то себя слышишь? Это ж прямая диверсия! За такое и арестовать можно!

Кныш только теперь осознал, как все оборачивается против него и начал потихоньку отступать. Федор тем временем кивнул Кирьяну, тот стеганул лошадь, и телега двинулась дальше. Павел же, продолжая пятиться под напором ГПУшника, пытался как-то оправдаться, но у него не очень получалось:

– Ладно тебе, Назар, ну, подрались мы из-за бабы. С кем не бывает! Кстати, это не я его сковородой по башке приложил, а она… Я ее, между прочим, защищал. Честно, честно…

– Правильно, вали все на мертвую-то, – обозленный Назар, держа руку на кобуре, продолжал наступление. – Она уже не оправдается. А тебе, глядишь, и зачтется. Короче, так: через час собираемся у меня. Поставлю вопрос ребром, решим, что с тобой делать. Не явишься – из-под земли достану, так и знай!

Сплюнув в кусты, Байгулов направился, куда шел. Павел поднял руку, попытался догнать:

– Назар, подожди… Дай объяснить…

– Цыть! – рявкнул, резко обернувшись, ГПУшник. Павел чуть не налетел на него. – Какой ты тысячник? Ты бабник-похабник! Колхоз надо поднимать, а ты по бабам шастаешь! Взять бы бараньи ножницы, да отчекрыжить тебе по самый корень! Щупалец твой.

Оставшись один посреди улицы, Кныш несколько раз топнул ногой, подняв клубы пыли. Куда ни кинь – всюду клин. Там Никифор угрожает «заложить» его перед Романом Сидоруком, здесь – Байгулов «шьет» диверсионную деятельность. Что за жизнь!

* * *

К полуночи заметно похолодало.

Выйдя на крыльцо, Федор поежился. Подумал еще, что надо бы вернуться, поискать в сенях что-нибудь теплое из одежки, может, даже овчинный тулуп. Но возвращаться было дурной приметой, и он уверенно шагнул с крыльца.

Сделав несколько шагов, заметил возле калитки чью-то тень.

Едва на крыльце появилась Дарья, тень метнулась им навстречу.

«Никак Манефа, – мелькнула догадка в голове Федора. – Эх, некстати!»

– Я так и думала, – гаркнула женщина, разбудив собак в соседних дворах. – Сердце чуяло. Думаю, дай, схожу, проверю. Мужик, он ить, и есть мужик… завсегда. Кобель! Покажись, кулачка-комсомолка, блудовка, во всей красе своей! На дворе полночь, а ты в доме чужого мужика. Это как? Срамота!

– А так, что ты дура и ничего не соображаешь! – цыкнул на нее Федор, – нашла, к кому ревновать, она ж девчонка совсем! Разинула каравай на всю деревню! У нее отца схватили и пытают, мы на выручку пошли. Высвобождать.

– Угу, так я и поверила…