Избяной

Избу Лидия Фёдоровна хотела продать, но Гринька воспротивился. Его поддержала Зинаида: в Заозёрном у всех дачи, теперь и у них будет. Места здесь красивые, лесные, воздух хоть в чашку наливай да пей, а в прудах купаться можно. Да и пруды только называются прудами, а на самом деле озеро – длинное-длинное! Берега травянистые, а дно песчаное, и вода мягкая, торфяная.

– Тебе-то откуда знать? Мы за мамой осенью приезжали, какой тебе в ноябре пляж?

– Мне Гриня рассказывал.

– Мам, ну ты чего? Там знаешь сколько рыбы водится? Мы с Киром наловим, нажарим-навялим… Лодку купим! – вклинился в разговор Гринька.

– Пап, а когда?

– Что – когда?

– Лодку когда поедем покупать?

– Вот как мамка нам денег даст, тогда и купим! Ты, главное, её не расстраивай, слушайся, двойки домой не носи. Она и согласится.

Зинаида взялась хозяйничать. Гриньку послала за водой, сына вытолкала во двор, чтобы не путался под ногами. Сметала веником из углов паутину, выносила на крыльцо половики, отмывала скрипучие половицы (надо полы перестелить, уж так противно скрипят, аж душу выворачивают), перетирала тарелки и миски, разогревала на электроплитке привезённую из города еду. И вспоминала свекровин наказ: первым в избу впустить кота. Лидия Фёдоровна почему-то очень на этом настаивала. Зина пожала плечами – дом не новый, так чего выёживаться? – и согласилась. Кота так кота.

Мавр недовольно ворчал, выдирался из рук: устал сидеть в переноске всю длинную дорогу. Зина ухватила его за шкирку. Гринька возился с поржавевшим замком, который не открывался. Кир подпрыгивал от нетерпения и лез отцу под руку.

И первым переступил порог.

– Ма, почему здесь окон нет? Мы что, в темноте жить будем?

– Это от ставен темно. Вот ставни снимем, и будет светло.

– Я хочу наверху спать, можно?

– Нельзя.

– Тогда я залезу просто посмотреть. Можно?

– Можно, только аккуратнее, пожалуйста.

Зина отвечала на бесконечные Кирюшины вопросы, а Гринька морщился: мальчонка первым на порог ступил, и что теперь будет, одному богу известно. Богу да Избяному. А на чердаке Кирюша разбирал по досочкам маленькую кладовку, чтобы посмотреть, что там внутри.

* * *

Линора стояла у могилы отца, плакала и просила прощения за то, что похоронила Дарью в Заозёрном. До Клятово далеко, денег уйдёт прорва, гроб-то с покойницей везти. Да и земля каменная, мёрзлая, кто ж её рыть согласится? Цену заломят несусветную.

Линора спохватывалась и снова вела с отцом неслышный разговор. Они с Дарьей теперь вдвоём, на веки вечные. А как же иначе? Живут в избе из сибирской лиственницы, построенной Дарьиным прадедом, косят в лугах сено для Машки, а Марфа лакомится Машкиным жирным молоком и ловит в избе мышей. Только её, Линоры, с ними нет. И никто не назовёт её Линорой, а только Лидией Фёдоровной.

В свою последнюю зиму Дарья рассказала дочери, что дочь она только по документам, удочерённая. И Фёдору тоже не родная, семиюродная племяшка братниной жены.

– Да ладно тебе, мама! – отмахнулась Линора. Я вас всю жизнь любила и люблю, и тебя, и папу, никого роднее нет. А Гринька на Фёдора лицом похож, и повадки те же. Значит, всё-таки родная я ему, хоть и семиюродная.

С кладбища она возвращалась умиротворённая, сладко хлюпая носом, вытирая мокрые от слёз щёки и загребая босыми ногами тёплую дорожную пыль. О том, что первым в избу вошёл её внук, Лидия Фёдоровна так и не узнала.

Весть о приезде Офицеровых разлетелось по деревне быстрее ветра. Клятовские бабы сетовали, что Дарья не легла в одну землю с Фёдором.

– Надо бы покойницу перезахоронить, чтоб косточки в родной землице лежали.

– Нет больше косточек, пепел один, – вздыхала Лидия Фёдоровна. – В крематории сожгли, а урну в колумбарии захоронили.

– Ну, хоть урну привезли бы, – противились клятовские.

– Привезли бы… – сварливо оговаривала их Лидия Фёдоровна. – Там-то я рядом, лишний раз приду, проведаю. А к вам только летом добраться можно, дорога-то разбитая вся, какой была, такой и осталась.

– К кому это – к вам? Ты в деревне с мальства росла, а говоришь как чужачка: «к вам…». Отец твой здесь лежит один-одинёшенек, Дарьюшку свою не дождался… О-о-ой, да на кого ж ты нас покинула, подруженька милая… – подвывали бабы.

– Подруженька? А кто сено последнее у подруженьки украл? Кто завистничал да богачихой её звал? Кто слухи распускал, что мужей чужих подманивала, деньгами осыпала? Мне деньги те трудно доставались, горбом своим зарабатывала, Гриньку одна растила. А только как матери не пошлёшь? Ей бесплатно никто не поможет. Подруженьки… Отец мой, говорите, здесь похоронен? А кто языками молол по деревне, что не отец он мне, и Дарья не мать, взяли приёмыша в дом, теперь сами о том жалеют…

Бабы опускали головы, теребили головные платки, фартуки, рукава…

– Сегодня обустраиваться будем, избу в божеский вид приводить. А завтра ждём вас всех, на поминки приходите, вечером. Маму мою поминать добрым словом. И отца заодно.