Избирательный долг

– Гражданин Шумов Константин Петрович… года рождения… временно неработающий… образование неоконченное среднее… ттт-ппп-ссс… с целью намеренного зловредительства подошел к урне… К урне? К какой еще урне? – размеренно перечитывал вслух капитан Малинин. – А-а, подошел к избирательной урне, находясь в состоянии алкогольного опьянения, и… хм-хм… И что сделал?!

Стоявший с пунцовым, как перезрелый помидор, лицом у двери его кабинета грузный участковый Сопелко смущенно кашлянул и, явно чувствуя себя неуютно, еле слышно с едва заметным малороссийским акцентом пояснил:

– Наблевал, товарищ капитан.

– Что-что?! – не веря своим ушам, переспросил Малинин. – Говорите громко и отчетливо, лейтенант! Ничего не понимаю…

– Наблевал, товарищ капитан, – судорожно сглотнув и невероятным усилием воли придав своему голосу более высокую тональность, повторил лейтенант Сопелко; в его глазах капитан был большим начальством, поэтому внутри он трясся от страха. – Прямо, так сказать, в урну.

Получив неоспоримое доказательство того, что он не ошибся, и услышал то, что услышал, Малинин испустил странный болезненный звук, похожий на чавканье лопнувшего болотного пузыря. Он оторвался от чтения, откинулся на спинку старенького, жалобно скрипнувшего под ним стула, и перевел на участкового тяжелый, изучающий взгляд. Малинин смотрел, не моргая, и взирал так долго и пристально, что Сопелко стало не по себе. В памяти последнего тут же всплыли, казалось, давно забытые образы из далекого детства. Ему вспомнился его собственный участковый, которого жители квартала уважительно величали Михалыч. Несмотря на ласковое прозвище, Михалыч слыл строгим и ревностным стражем порядка. По одному ему ведомым причинам он не брал взяток, даже домашним молочком, зато без устали, день и ночь, охотился за тунеядцами, самогонщиками и местной шпаной, словно видел в этом цель своей не примечательной жизни. Сопелко в те годы, а это были годы начала Перестройки, в силу возраста юридически еще не мог считаться тунеядцем, а к семейному самогонному аппарату – в ту пору главной ценности в доме, – ему строго-настрого запрещал приближаться отец. Тот, хоть и носил на шее нательный крестик, но искренне считал себя атеистом, и потому со светлой душой никогда ни с кем ничем не делился, никому не подставлял щеку для второго удара, не без успеха бегал от жены на сторону и без зазрения совести тащил с родного завода все, что удавалось пропихнуть через дыру в заборе.

Сопелко-младший брал с отца пример, но все равно считался в семье самым «башковитым». Он занимался тем, что бил стекла в соседских окнах, тайком курил в школьном туалете, оставляя после себя настенные надписи и рисунки фривольного содержания, а в свободное время вместе с пацанами из своего двора отчаянно и бессмысленно мутузил на ближайшем пустыре пацанов из соседнего двора. Иногда оба двора объединялись и самозабвенно мутузили на том же пустыре пацанов из соседнего квартала, на всю жизнь украшая боевыми шрамами и себя, и соперника. Лучшего развлечения они и придумать не могли.

Время от времени Михалыч устраивал на поле битвы засады, и без добычи никогда не уходил. Один-два драчуна обязательно попадали к нему в руки. Обычно дело ограничивалось профилактической беседой у Михалыча в кабинете, бумагой в школу и вызовом родителей, после чего попавшемуся пацану была обеспечена порка отцовским ремнем. Но однажды будущий участковый Сопелко попал в серьезный переплет. На спор со старшеклассниками он украл из газетного киоска главное партийное издание страны – газету «Правда», – однако во время бегства был схвачен с поличным бдительным Михалычем, услыхавшим отчаянный рев обкраденной киоскерши.