Избрание сочинения в трех томах. Том второй

— Чего «ну, батя»! Слыхал, слыхал вчера в завкоме, какую петрушку затеял ты с выходным днем знатного стахановца. И вот пришел. Хочу сам, лично, родительскими глазами видеть этот знатный день. Нет, Саня, — Илья Матвеевич входил в азарт и уже не на Алексея, а на Александра Александровича метал молнии, — ты мне, Саня, желваки на скулах не показывай. Я правильно ему, мальчишке, толкую. Мальчишка он, зазнайка! Слушаю тут на днях по радио: лекция Алексея Журбина! Что болтает? «Я взял… я устроил… я подумал… Модернизированный молоток… Скоростная клепка…» Опять «я» да «я». А кто тебя, Алешка, надоумил про этот молоток? С кем ты советовался насчет этой скоростной клепки? Куда ты Корнея Павловича подевал, почему от Александра Александровича отмахнулся?.. Налей–ка еще по одной, Саня. В горле сохнет от такого разговора.

Илья Матвеевич даже бровь свою не вспомнил, положил локти на стол, замолчал. Чувствовалось, что разговор этот и в самом деле ему в тягость.

— Что ж, верно, — сказал Александр Александрович. — Рабочая слава, Алешенька, ведь она как растет? Ее не в одиночку — сообща выращивают. Вокруг тебя орлы — тогда и ты орел. А если, предположим, одни свиристёлки тебя окружают, и ты среди них высоких полетов не увидишь. Это я к примеру говорю. И еще к примеру. Вот твой батька… Он таких, как ты, не одну сотню на ноги поставил: А ты, сынок, кого и чему научил? Помалкиваешь? Вот корень славы где сидит!

— Вы меня прорабатывать пришли? — только и ответил Алексей.

— Ага, Алешенька, прорабатывать. — Александр Александрович миролюбиво покивал головой. — Никто же тебе такого, кроме нас, не скажет. Ни профсоюз, ни комсомол, ни администрация. Они тебя до небес вздымают. А мы–то, старые, мы всякие полеты видывали. Мы–то чуем, кто как летает. Чуем, кто и впрямь крепко держится в выси, а кого этак попутный ветерок взметнул. Знаешь, фейерверк — он яркий, блесткий, да коротко светит. После него еще темней в глазах. А большие огни разгораются постепенно. Разгорятся — не погасишь, далеко вокруг светят.

— Через год о тебе и помину не будет! — резко бросил Илья Матвеевич. — Одни журнальчики останутся в сундуке. Любуйся тогда.

— Рабочий класс, — снова заговорил Александр Александрович, — он, Алеша, особенный, он, понимаешь, плечом к плечу по земле идет. На нем ответственность какая! Знаешь ты ее, эту ответственность, или нет? Знаешь. Ну ладно. В наши с твоим батькой молодые времена плакат такой в клубах висел: земной шар — весь в цепях, а рабочий по этим цепям кроет с маху кувалдой, только брызги железные летят. За тем и живем, за то бьемся — сорвать эту оплетку с земного шара. А квартирки, патефончики, портретики… Вот наш с тобой портрет: с кувалдой в руках — да по цепям, по цепям!..

Александр Александрович даже встал со стула, жилистый, решительный. Алексею почудилось на миг, что у старого мастера и в самом деле в руках молот, и старик сейчас грохнет им по столу, по тарелкам с остатками кексов и ветчины. Это был такой старик! Из рук пятерых белогвардейцев вырвал он тяжело раненного Илью Матвеевича. Да разве только те пятеро составляли его боевой счет гражданской войны!

Посуду Александр Александрович бить, однако, не стал.

— Пора нам, Илюша, — сказал он уже другим, будничным тоном. — Загостевались, пойдем.

Они вновь накинули свои плащи, надели галоши, побурчали о чем–то меж собой в передней; Александр Александрович уже откидывал крючок на дверях, когда Илья Матвеевич сказал:

— А в общем–то, Алексей, мы поздравить тебя приходили. Заводское радио передавало сегодня, что ты октябрьское задание на пятьсот двадцать выполнил.

Старики потолкали Алексея в бока и вышли. На лестнице гудели и посмеивались.

Алексей долго смотрел вслед им через окно. «Поздравили, — размышлял он обозленно. — Стукнули кувалдой и рады. С чего это отец бесится?»

Алексей думал: «бесится», — потому что не знал истинного состояния души Ильи Матвеевича.

Беситься Илья Матвеевич не бесился, но из равновесия в последние дни вышел, В эти дни он начал ощущать, что ему чего–то сильно не хватает, что заводские дела вершатся как–то без него. Идут совещания, заседания, на них говорят, и говорят главным образом инженеры, те самые инженеры, которые, совсем недавно работали у него, Ильи Матвеевича, мастерами, практикантами, у него учились, слушались каждого его слова, но теперь он их почему–то не очень понимает. Или он поглупел, или они поумнели так, что дальше некуда? На совещаниях сиди да помалкивай. Просто нечего сказать. Не прав ли профессор Белов со своими разговорами насчет теории, которая всему начало и без которой нет специалиста?

Илья Матвеевич негодовал против этой мысли. Он схватывался с профессором в воображаемых жарких диспутах. Снова приводил в пример Антона, который стал большим человеком в судостроении. Но тут же начинал поминать лешего: Антон–то ведь окончил институт!