Избрание сочинения в трех томах. Том второй

Бывший строитель мостов только конфузливо улыбался и мял в руках барашковую кубанку с красным перекрестьем по верху. Майбородов недоуменно на него поглядывал, а раздраженная Евдокия Васильевна ушла на кухню.

Не то чтобы ей не нравился Федя Язев — кавалер всех трех степеней ордена Славы, или она имела что–либо против него, — нет. Но претило Евдокии Васильевне пустое зубоскальство мужа. Замуж выдать — судьбу девке выбрать, до шуток ли тут. Да и не видно, чтобы дочка сохла по нем. Конечно, в нонешний век не привыкать к вольности молодых, но и потакать этой вольности не годится. Коли задумал — приди, поклонись отцу с матерью, — благословите, мол. Ваше дело — в церкви ли, без церкви — тут не приневолишь, а спросить у родителей — как без этого!

Евдокия Васильевна долго еще ворчала за перегородкой и шумно переставляла посуду. Ее нарочитых действий сидевшие в комнате не замечали. Здесь в три нитки плелась беседа: то Федор рассказывал о заграничных походах, то Майбородов — о Сахалине, где побывал лет десять назад, а то и Иван Петрович вставлял слово, продолжая свое дело перед зеркалом.

— Здорвенько! — В дверь вдруг вкатился Панюков и, скинув на сундук полушубок и шапку, подсел к столу. — Празднуете, плотнички–работнички… Решили мы правлением прикончить вашу санаторию. — Он сменил тон и, поочередно поглядывая то на Ивана Петровича, то на Федора, добавил просительно: — Верно, ребята. Дорубите летом, что осталось. Мелочь всякую — наличники эти, петухов на крыше — пусть каждый сам себе ставит. А вам весну придется в поле поработать. С вывозкой удобрений затирает, план не выполняем. Как, а?

— Да что — как! Не больно охота с навозом возиться. Но ежели надо, так что тут поделаешь! — ответил Иван Петрович.

— Ну вот, ясно–понятно, так и должно быть. Все одному богу молимся.

— Какому же, интересно? — Майбородов улыбнулся.

— Да урожаю, товарищ профессор. Урожаю. А Танька у вас где? — Семен Семенович откинулся на лавке и заглянул в распахнутую дверь боковушки.

— Второй день в районе. За книжками поехала.

— За книжками! Знаю я эти книжки. Вчера вот вызвали по телефону и велят с Березкиным в райисполком явиться. Накляузничала твоя доченька, Петрович. Мне уже рассказали, они комсомольское решение вынесли: считать колхозный план неправильным! Тенденция, говорят, у Панюкова вредная. Тен–ден–ци-я! А какая тенденция? Экстенсивное хозяйство вести! Экс! Это значит: шаляй–валяй, спустя рукава. Да мне сам генерал–полковник таких укоров не делал! Экс! А им, видишь, нужен — ин! Интенсивное. Доходное, значит. Побольше вложить — побольше получить… А все из–за садов расшумелась. Ну и Танька у тебя, Петрович!

Панюков насупился, и трудно было определить по сосредоточенному выражению его лица — то ли он зол на дочку Ивана Петровича, то ли удивлен ее настойчивостью, что она за спиной правления ведет свои самостоятельные дела, не считаясь ни с чьим иным мнением, только, видите ли, со своим собственным. И хотя резко высказывался по адресу хозяйской дочери Семен Семенович, от Майбородова не укрылась та грубоватая душевность, с какой произносит он это мягкое имя — Танька. Получалось как будто бы так, что «Танька» — это одно, а действия ее — другое, и в понятии Семена Семеновича первое со вторым никак не совмещаются.

Но кроме Майбородова, никто, видимо, не усмотрел таких противоречивых тонкостей в словах и тоне Панюкова.

— Экс, ин! — глядя на него, пощелкал ножницами Иван Петрович. — Башковатые ребятишки.

— Веселый у вас народ! — желая поддержать разговор, высказался и Майбородов.

— Что плакать! — Иван Петрович отложил ножницы на подоконник. — Такую гору — немца свернули. Восстановить хозяйство — горушка тоже высоконькая, хоть и не так крутая против той. А дальше уже и вовсе по ровному идти намерены.

— Не все веселые, гражданин профессор. — Евдокия Васильевна давно, как только Панюков помянул Таню, прислушивалась к разговору, а теперь выглянула из кухни. — Сами видите, надо быть, как веселье нам дается. С темна до темна на ногах. А которые и с ног сбились. Вот жена Кости Зуева, запьянцохой–то который с войны пришел…

— На продскладе провоевал, — с усмешкой вставил Иван Петрович. — Тоже — с войны!

— А уж не знаю где, только до вина дурной стал от войны–то. Работать не выгонишь. И упрашивает она его, и вдарит другой раз…

— Кто это ударит? — Майбородов поднял брови.

— Да жена, Марья.

— Ух, баба злющая! — Панюков забарабанил пальцами по столу. Ему вспомнились гнилые гужи, и он представил себе мысленно не очень–то приятную неизбежную встречу с Марьей.

— Осатанеешь, одна на четыре рта работаючи, — не унималась Евдокия Васильевна. — Или Кирюша–кузнец. Пришел без руки. Пенсия там, колхоз подсобляет, всё как есть, а кузнец–то из него… не кузнец, а прощай и до свидания. Или хозяин вот сказал: «Пироги на стол». А какие пироги? Намесила ржанки, да с капусткой…

— Пирог с капустой — это великолепно! — сказал Майбородов. — С соловьиными языками никому ведь не нужны они. Напрасно вы капустники хаете, Евдокия Васильевна. Напрасно.