Избранная

— Я спал большую часть математики, — отвечает Ал. — Это был первый урок!

Что, если опасность затаится на время… что, если она проявится через много лет и я даже не замечу ее приближения?

— Трис. — Кристина щелкает пальцами у меня под носом. — Ты здесь?

— Что? Что случилось?

— Я спросила, не помнишь ли ты, чтобы мы ходили на одни уроки, — повторяет она. — В смысле, без обид, но я бы, наверное, тебя не запомнила. Все альтруисты казались мне одинаковыми. То есть они и сейчас кажутся мне одинаковыми, но ты больше не одна из них.

Я смотрю на нее. Как будто я нуждаюсь в напоминании.

— Извини, если обидела, — добавляет она. — Я привыкла говорить все, что приходит на ум. Мама часто повторяет, что вежливость — это ложь в красивой упаковке.

Я издаю короткий смешок.

— Наверное, поэтому наши фракции редко общаются.

Правдолюбие и Альтруизм не непримиримые враги, как Эрудиция и Альтруизм, но избегают друг друга. По-настоящему Правдолюбие не терпит Товарищества. Правдолюбы говорят, что те, кто превыше всего ценит покой, обязательно обманут, лишь бы не мутить воду.

— Можно к вам? — Уилл барабанит пальцами по столу.

— Что, не хочешь тусоваться со своими дружками-эрудитами? — удивляется Кристина.

— Они не мои дружки. — Уилл ставит тарелку на стол. — То, что мы были в одной фракции, еще не означает, что мы ладим. К тому же Эдвард и Майра встречаются, и я не хочу быть третьим лишним.

Эдвард и Майра, оставшиеся переходники-эрудиты, сидят в двух столах от нас, так близко, что стукаются локтями, разрезая пищу. Майра прерывается, чтобы поцеловать Эдварда. Я осторожно наблюдаю за ними. До сих пор я всего несколько раз видела, как люди целуются.

Эдвард поворачивает голову и прижимается губами к губам Майры. Я выпускаю воздух сквозь сжатые зубы и отворачиваюсь. Часть меня хочет, чтобы им сделали замечание. Другая часть с ноткой отчаяния задумывается, каково это — ощущать прикосновение чужих губ.

— Обязательно выставлять себя напоказ? — спрашиваю я.

— Она просто поцеловала его, — хмурится Ал. Когда он хмурится, густые брови касаются его ресниц. — Можно подумать, они голые.

— Поцелуи — не то, чем занимаются на людях.

Ал, Уилл и Кристина с пониманием улыбаются.

— Что? — спрашиваю я.

— Это в тебе Альтруизм говорит, — поясняет Кристина. — Остальные не против капельки нежностей на людях.

— Вот как? — Я пожимаю плечами. — Что ж… наверное, мне придется с этим смириться.

— Или можешь оставаться фригидной. — Зеленые глаза Уилла лукаво блестят. — Ну, знаешь. Если хочешь.

Кристина бросает в него булочку. Он ловит ее и вгрызается зубами.

— Не обижай ее, — произносит она. — Фригидность дана ей от природы. Примерно как всезнайство — тебе.

— Я не фригидная! — восклицаю я.

— Не стоит так переживать, — замечает Уилл. — Это ужасно мило. Смотри, ты вся раскраснелась.

От его слов я еще гуще заливаюсь краской. Все хихикают. Я выдавливаю из себя смешок, и через несколько мгновений он становится искренним.

Как хорошо снова смеяться.

После обеда Четыре ведет нас в новую комнату. Просторную, с потрескавшимся и скрипучим деревянным полом и большим кругом, нарисованным посередине. На левой стене — зеленая доска для записей мелом. Учительница Нижних ступеней пользовалась подобной, но с тех пор я их не видела. Возможно, это как-то связано с приоритетами Лихости: обучение важнее технологии.

Наши имена написаны на доске в алфавитном порядке. Вдоль одной из стен через трехфутовые интервалы висят выцветшие черные боксерские груши.

Мы выстраиваемся за ними, и Четыре встает посередине, у всех на виду.

— Как я уже говорил утром, — произносит Четыре, — далее вам предстоит освоить борьбу. Цель — научить вас действовать, научить ваше тело отвечать на опасности и угрозы, а это потребуется, если вы намерены жить в Лихости.

Совершенно не представляю себе жизни в Лихости. Единственное, о чем я могу думать, — как пройти инициацию.

— Сегодня мы разучим технику, а завтра вы начнете сражаться друг с другом, — говорит Четыре. — Поэтому советую быть внимательными. Кто не будет ловить на лету, должен готовиться к синякам.

Четыре называет несколько разных ударов, демонстрируя их сначала в воздухе, затем с боксерской грушей.

Я успеваю за остальными. Как и в случае с пистолетом, мне нужно несколько попыток, чтобы разобраться, как правильно держаться и двигаться. Удары даются сложнее, хотя Четыре учит нас только основам. Груша обжигает руки и ноги, отчего кожа становится красной, но, как бы я ни старалась, мне не удается толком сдвинуть ее с места. Вокруг беспрестанно слышатся звуки ударов о плотную ткань.

Четыре расхаживает по толпе неофитов, наблюдая, как мы повторяем движения снова и снова. Когда он останавливается передо мной, у меня скручивает внутренности, как будто их помешивают вилкой. Он смотрит на меня, меряет взглядом с головы до пят, нигде не задерживаясь, — практичным, изучающим взглядом.

— У тебя мало мышц, — говорит он, — а значит, лучше использовать колени и локти. В них можно вложить больше силы.