Избранная лирика

И тогда я взял ее из ванны

И понес не на улицу, а к морю

На ветру моя нерпа встрепенулась

И, как в первый день, укусила.

Я спустил ее с берега в воду.

В глубину ушла моя подруга,

И литое серебряное тело

В полумгле блеснуло торпедой.

Я стоял над широкой бухтой

И, волнуясь, считал секунды…

Далеко, далеко на солнце

Вспыхнула. И обернулась.

И исчезла. Больше не выйдет.

Я ее никогда не увижу.

И, поправив жалкую улыбку,

Я ушел решительным шагом.

Парикмахерская… Радио… Аптека…

Все-таки она обернулась.

Может быть, увидела на мысе

Черный силуэт человека?

Я мечтаю о пламенной дружбе,

Потрясающей, точно клятва,

Чтобы сердце свое, если нужно,

Разодрать пополам! На два!

Но идея дружбы проста ведь:

Как служить такому призванью,

Если мог я ей предоставить

Взамен океана — ванну?

Уплывай же, веселая рыба,

Из моих бесприютных комнат.

Оглянулась

и на том спасибо.

Оглянулась — стало быть, помнит.

Но навек берегам не обрамить

Эту беглую смутную память:

Снова море стихию разбудит,

И она меня позабудет.

Но однажды нырнет со стаей

Под огни пароходного носа.

Обожжет ее боль золотая,

О моей теплоте взгрустнется…

Затоскует по моим песням,

Задохнется от слез щемящих

Океан покажется тесным

И просторным эмалевый ящик.

1933

Белый песец

Мы начинаем с тобой стареть,

Спутница дорогая моя…

В зеркало вглядываешься острей,

Боль от самой себя затая:

Ты еще вся в озарении сил,

В облаке женственного тепла,

Но уже рок. Изобразил.

У губ и глаз. Пятилетний план.

Но ведь и эти морщинки твои

Очень тебе, дорогая, к лицу.

Нет, не расплющить нашей любви

Даже и времени колесу!

Меж задушевных имен и лиц

Ты как червонец в куче пезет,

Как среди меха цветных лисиц

Свежий, как снег, белый песец.

Если захочешь меня проклясть,

Буду униженней всех людей,

Если ослепнет влюбленный глаз,

Воспоминаньями буду глядеть.

Сколько отмучено мук с тобой,

Сколько иссмеяно смеха вдвоем!

Как мы, не взысканные судьбой,

К радужным далям друг друга зовем.

Радуйся ж каждому новому дню!

Пусть оплетает лукавая сеть

В берлоге души тебя сохраню,

Мой драгоценный, мой Белый Песец.

1932

Баллада о тигре

Какая мощь в моей руке,

Какое волшебство

Вот в этих жилах, кулаке

И теплоте его!

Я никогда не знал о них

До самой той зари,

Когда в руке моей затих

Хозяин Уссури.

За штабом Н-ского полка,

Где помещался тир,

"ТОВАРИЩИ!

гласил плакат. — В РАЙОНЕ ТИГР!"

А я из Дальнего как раз

Шел

в тыл,

Но на плакат внимания

Не об

ра

тил.

В те дни я сызнова и вновь

Все думал об одном:

О слове душном и родном

По имени Любовь.

Я это слово не люблю,

Как пьяница вино,

Затем, что слишком в жизнь мою

Вторгается оно.

(Не хмурьтесь, милая моя,

Не надо горьких слов.

Бродил я, листьями гремя,

И слушал соловьев,

Но мой рассказ не о любви

О тигре мой рассказ.

Мы счеты сложные свои

Сведем не в этот раз.)

Однако сопка, чуть дыша.

Свою пузырит грязь,

Над ней дрожит ее душа,

От газов разгорясь,

Однако плачется москит…

Что это? Стон? Песнь?

Москит, несущий меж ракит

Сонную болезнь.

Дымком вулканным тянет здесь

От каждого листа.

Ведь это самые что есть

Тигриные места.

И вдруг я вижу изо мха

В три линии усы,

И вдруг я слышу сквозь меха

Рипящие басы

И различаю: желт и бел,

И два огня горят…

Но странно: я не оробел.

Напротив: рад!

Не от катара я умру,

Не от подагры, нет!

Не заглядевшись на пиру

В бездонный пистолет;

И не от ревности в Крыму,

В Москве не от статей

Я, как поэму, смерть приму

Из тигровых когтей.

А может быть, совсем не то…

А может быть, затем,

Что вера в счастье, как в лото.

Сильнее всех поэм

Все вдохновенное во мне

Дохнуло в грудь мою,

И две стихии, как во сне.

Переплелись в бою.

Какая мощь в моей руке,

Какое волшебство

Вот в этих жилах, кулаке

И теплоте его

Я эту истину постиг

На берегу зари,

Когда со мной схватился тигр

У плеса Уссури.

Безумье боли, гром ядра,

И дых, и два огня,

И пламя смертного одра

Окутало меня,

И, обжигая, как литье,

Зверь взял верх.

Но преимущество мое

В одном: я человек!

Покуда в левое плечо

Вгрызаются клыки,

Пока дыханье горячо

Дымится у щеки

И тьма сознанья моего

Уже совсем близка

Я стал почесывать его

За ухом… у виска.

Он изумился и затих.

За все свои года

О битве лаской грубый тигр

Не слышал никогда,

И даже более того:

Откуда эта весть

О том, что где-то у него

Такие нервы есть?

Еще его округлый клык

Дробит мое плечо

И за раскатом рыка рык

Вздымается еще,

Но ярость шла по голосам

Тленцой, а не огнем,

И зверь прислушивался сам

К тому, что было в нем.

Когда вечерняя звезда

Растаяла ко дню,

Его рыкание тогда

Сошло на воркотню.

Он дергал ухом. Каркал он.

Он просто изнемог.

Но растерзать меня сквозь сон

Уже никак не мог.

Когда же вовсе рассвело,

И стали петь леса,

И лунки белые свело

На желтые глаза,

Он, сединой поголубев,

Откинулся вразвал

И,словно стая голубей,

Один заворковал.

Вот, собственно, и весь рассказ.

В нем правды — ни на пядь.

Но он задуман был для Вас:

Я что

хотел

сказать?

Что если перед Вами я,

О милая, в долгу,

Что если с Вами, жизнь моя,

Ужиться не могу,

И ты хватаешься, кляня,

Рукой за рукоять

Попробуй все-таки меня

Над ухом… почесать.

Какая мощь в твоей руке,

Какое волшебство

В перстах твоих и кулачке

И теплоте его

Я никогда не знал о них

И жил бы день за днем,

Как вдруг схватился с тигром стих

В сознании моем.

1940

СТИХИ О ЛЮБВИ