Избранная проза

Не желая придавать своему визиту характера сугубо личного, она с первых же минут разговора поделилась с графом своими опасениями насчет возможных страшных бедствий, грозивших и следствию и самому его сиятельству, на что военный министр тут же поинтересовался, откуда сие стало ей известно, хотя серьезной тревоги и не проявил. Тут она напомнила ему о молодом рыжем дворянине, что вызвало у графа улыбку, ибо он тотчас вспомнил свое с ним случайное нынешнее рандеву. Так, между «покорнейше прошу», «не извольте беспокоиться», «чему обязан», «не придаю значения пустякам» и «ваше благородное волнение», проявилось вдруг краснощекое, какое оно им запомнилось обоим, лицо Авросимова с удивленно посаженными глазами, в которых бушевали отчаяние и робость, и граф вдруг различил страх в голосе несчастной дамы…

— Я боюсь за него, — сказала она, ломая пальцы. — Весь этот вздор может стать достоянием… Ваше сиятельство, я уверена, что это вздор, но вздор, поселившись в юном сердце, может привести к несчастьям… Мы с Владимиром Ивановичем твердо решили спасти молодого человека, и я не преминула обратиться к вам…

— То есть, вы утверждаете, что сей вздор может породить преступные действия? — спросил граф, мрачнея.

— Нет, — заторопилась она. — Это фантазии… Я не утверждаю, но вполне возможны подобные намерения со стороны каких-то там лиц…

— Сударыня, — улыбнулся Татищев, — это невозможно. Пустое… — однако присел к столу и, все так же с улыбкою, написал на листке несколько слов, аккуратно сложил листок и позвонил. И тотчас влетел в кабинет молоденький офицер и пухленьким ртом выкрикнул о своей готовности… на что военный министр, вручив ему листок, велел немедленно отыскать «хоть из-под земли» поручика Бутурлина и передать ему это послание.

Когда офицер убежал, они стали прощаться, раскланиваться и дарить друг друга всякими необязательными словами, выражая надежду на благоприятный исход дела, ибо «Владимир Иванович будет сильно удручен наказанием молодого писаря, ежели вдруг тот невиновен, потому что разговор идет о принципах, а не о конкретных людях…», «Да, сударыня… Кто бы мог подумать!.. Примите уверения…»

А во флигеле тем временем был все тот же восхитительный полумрак, в котором, словно в заросшем пруду, лениво колыхались призрачные фигуры и слышался легкий шелест карт, похожий на редкие всплески воды, да приглушенные неразборчивые слова, тихий смех, вздохи.

Как всегда, никто не обратил на нашего героя внимания, но он вошел в тот густой и ленивый мир уже кавалером, и из тьмы гостиной залы глядел на него багряный крест Святого Владимира, окаймленный золотом и чернью, так что дух захватывало.

Все были разделены на группы, на пары, и никому не было до Авросимова ровно никакого дела. На ковре желтели апельсины. Бутурлин держал банк. Браницкий в неизменном своем халате возлежал на тахте. Гренадерский поручик Крупников одиноко пил перед самым камином, и от увядающего пламени лицо его казалось медным. Остальные были люди незнакомые.

Наш герой повалился на ковер недалеко от ног Бутурлина, ожидая окончания игры. Все вокруг было, как в первое посещение, однако чего-то все-таки не хватало. И вдруг, обведя медленным взором всю залу, он понял: не хватало тайны, той самой, которая раньше парила среди людей. Теперь ее не было: либо она еще не прилетела, либо уже померла и лежала где-нибудь бездыханная, и Авросимова потянуло выпить вина, дабы охладить разгоряченное тело, и именно — выпить, а не так, как тогда, когда вино, словно нектар, вливалось без спросу, словно оно было во всем: в мебели, в стенах, в каминном пламени, в воздухе, в табачном дыме.

За круглым столом зашумели. Вист кончился. Бутурлин сполз со стула и улегся на ковре, подперев голову тонкою рукою.

— Не боишься завтрашнего утра? — спросил у Авросимова.

Тут наш герой снова вспомнил о поединке.

— Вы оба прекрасны, — сказал Бутурлин. — Будет худо, ежели один из вас растянется.

«Действительно, — подумал Авросимов, — помирать неохота».

— У меня счеты с ним, — сказал он. — Примирение невозможно.

— Возможно, — сказал Бутурлин. — Все возможно. Обнимитесь…

— Да нет же! — воскликнул наш герой без энтузиазма. — Где же это будет?

— За Новой Деревней.

«Не время стреляться, — подумал Авросимов с тоской. — Кабы я был свободен… Ах, боже мой!»

— Да обнимитесь вы, и все…

— Нет, — сказал Авросимов. — Это невозможно.

— Ну и черт с вами, — вяло ответствовал кавалергард. — Ну, давай.

И он приподнял бокал.

Авросимов выпил. Бутурлин усмехнулся. Бокал в §го руке закачался, поплыл и опрокинулся, и меж тонких губ кавалергарда медленно потекло вино.

— Ах Ванюша, ты стрелять-то умеешь?

— А ты, Бутурлин, крепостных прусачков боишься?.. Почему ты, Бутурлин, там не оказался, а здесь вино пьешь?

— Это дело не по мне, Ванюша, — засмеялся карьергард. — Видишь какие у меня руки тонкие?.. Да чем здесь лучше, философ? Ты хоть стрелять-то умеешь?

«Уж ежели я со свернутым курком в унтера угодил, — подумал Авросимов, — так уж из нового пистолета подстрелю Слепцова непременно…»

Тут ему сделалось грустно, и желание убивать ротмистра пропало.