Избранная проза

Картина сделалась самая живописная. Посреди густого табачного дыма толпились в разных позициях раскрасневшиеся усачи в разноцветных шелковых рубашках, с чубуками в руках. На столе не было уже ни цветов, ни тарелок, а красовалось что-то вроде географической карты. Улыбавшийся слуга в оборванном сюртуке стоял у дверей с подносом и откупоренной бутылкой, которую он прикрывал пальцем.

— Знаете, господа, — закричал кирасир, ростом в три аршина, — богатая мысль! Теперь бы послать за цыганами. А что, в самом деле: они попоют, а мы послушаем — ну и хорошо, кажется.

Несколько офицеров рассмеялись.

— Ну, брат, тяжелая кавалерия, спешил брат, спасовал… — заметил с хохотом отчаянный гусар. — Так пьян, что и завираться начал.

— А что!

— Как что? Цыгане-то в нынешнем году не приезжали. В Москве, слышно, остались.

— Ба, ба! в самом деле, — заревел кирасир и ударил стаканом по столу; стакан разлетелся вдребезги, а вино разлилось новым океаном.

— Нет, вот что, — подхватил майор с темно-малиновым лицом и светло-серыми усами, — пускай гусар пошлет за своей Наташей.

Отчаянный гусар немного смутился.

— Не пойдет, — сказал он, краснея.

— Не пойдет? Как не пойдет? Посмотрел бы я в старые годы, как не пошла бы моя Матрена Ивановна… посмотрел бы я…

— Она ведь такая застенчивая, — робко вымолвил гусар.

— Вот еще на вздор этот смотреть! У меня, брат, повоенному: рысью, марш! Вся недолга… Да ты, кажется, молодец на словах только, а на деле… мое почтение!

— Позвольте, майор, вы, кажется…

— Не горячись, душа моя, нездорово. Нам с тобою ведь не знакомиться, да и меня господа знают. Сердись, не сердись, а я так думаю, что Наташа тебя просто дурачит.

— Неправда! — воскликнул вспыльчиво гусар.

— Вот с чем подъехал… сказал «неправда»… Так тебе все и поверили. Нет, ты, братец, докажи.

— Да, докажи, докажи!.. — кричали багровые собеседники. — Аи да майор!.. молодец! срезал гусара!

Поднялся шум, свист, хохот.

Гусар, разгоряченный вином, самолюбием и досадой, решился на самый отчаянный подвиг.

— Извольте! — крикнул он, — докажу…

— Браво, браво! — раздалось со всех сторон. — Молодец гусар, срезал майора…

— Позвольте, — сказал майор, — надо знать еще, как он докажет.

— Как?

— Да, каким образом?

— Да вот как… при вас всех поцелую Наташу.

— Оно бы… гм… братец… да ты и того не сделаешь.

— Как, не сделаю.

— Да так, не сделаешь. — Нет, сделаю.

— Пари…

— Изволь.

— Дюжину шампанского.

— Две дюжины.

— Хорошо…

— Господа! Вы свидетели.

— Свидетели, свидетели! — подхватило несколько голосов. — Вот умное пари: по крайней мере, всем достанется…

— Да когда же это будет? — спросил кто-то.

— Да сейчас, если хотите, — промычал опьяневший гусар, — сейчас… сами увидите… хвастал ли я… Наташа теперь в театре… Увидите, ступайте за мной, — В театр, в театр! — закричали все в один голос.

— А там, господа, прошу снова сюда пожаловать, на выигранное вино… мне что-то пить хочется… Знай наших! Уж пошел кутить, так не оглядывайся…

— Ну, на нынешний день, кажется, довольно… Завтра не ушло, — заметил основательно майор, — а любопытно мне видеть, как ты выиграешь.

Стулья с шумом полетели на пол.

Каждый отыскал, как мог, сюртук свой и фуражку.

Слуги бросились к столу допивать оставленное вино, а буйная ватага хлынула лавиной к театру. Гусар шел впереди с фуражкой на затылке, с выпученными глазами, красный, как рак, махая руками, но не совсем с спокойным сердцем. Два товарища вели его почтительно под руки. Входя в театр, они подняли такой шум, что едва не остановили пьесы. Наконец они уселись. Двое из разгульной толпы тут же заснули на креслах, прочие начали шутить вслух, аплодировать, вызывать и шуметь таким образом, что театр действительно чуть-чуть не рушился.

Грустно было в этот вечер Наташе. Скрепя сердце, нехотя исполняла она какую-то вялую роль нашего домашнего произведения. Она чувствовала, что она слишком скоро предалась минутному обману; что нежное ее сердце никогда не очерствеет от грубого прикосновения не понимающих ее людей. С ней играл гимназист, истерзанный раскаянием и сомнением, убитый сознанием, что она низошла до него по ступеням злополучия и что он не сумел сохранить своего благоговения перед святыней ее несчастия. Они говорили друг другу перед публикой какие-то пошлые слова, в которых не было ни чувства, ни смысла, ни истины, а в душах их разыгрывалась настоящая страшная драма страстей и печалей человеческих.

Когда первое действие кончилось, гимназист вышел подышать на площадку, на которой находился театральный сарай. На лестнице встретил он разгульную ватагу ремонтеров, идущих, по обыкновению, любезничать во время антракта за кулисами. Гимназист побледнел и нахмурил брови. Девица Иванова стояла подле него с коварной улыбкой.

— Какие хорошенькие Наталья Павловна, — сказала она, — просто, прелесть!.. за то уж надо сказать… всем ндравится.

Гимназист не отвечал.

— Уж надо сказать… — продолжала девица, — какие эти кавалеры странные: на все готовы, только чтоб на своем поставить. Настенька говорила давеча, что гусарский офицер обещается жениться на Наталье Павловне… Уж такой модник, право!