Избранная проза

Леонин изумился. Голос, который с ним говорил, был, без сомнения, голос незабвенного домино. «Неужели, — подумал он, — владеет графиня до такой степени способностью откровенно говорить неправду?»

За ним раздался голос.

— Здравствуйте, графиня!..

Генерал, обвешанный орденами, со шляпой, закинутой под мышку, подошел к красавице, закручивая усы.

Леонин обмер: это был начальник его, который, говоря военным слогом, распекал его на всяком ученье. Он уже хотел было отступить, но генерал дружески потрепал его по руке, скромно спросив:

— Я не мешаю?

— О, напротив!

— Никак нет, ваше превосходительство!

— Знаю, прекрасная дама: вы хотели бы видеть здесь не меня, седого старика, — продолжал генерал, приосанившись молодцом.

Графиня вспыхнула.

— Не бойтесь… Скромность — достоинство стариков… Ваш наряд нынче удивителен, как всегда. Моды и сердца признают вас своей повелительницей. Кроме одного человека, здесь, кажется, все одного мнения.

— Право?

— Все, кроме одного, — Кроме кого же?

— Разумеется, кроме вашего мужа, — отвечал, рассмеявшись, генерал.

— У меня до вас просьба, генерал, — сказала графиня.

— Прикажите только. Вы знаете, что я покорный раб ваших повелений.

— Приезжайте ко мне завтра. Если вас не пугает быть со мной наедине, то я жду вас перед обедом.

— Ради стараться!

Генерал с видом весьма довольным закрутил усы и скрылся в толпе.

— Вам надо перейти в гвардию, — сказала графиня.

— Да, мне обещано… Только, говорят, очень трудно.

— Я попрошу его завтра об этом. Хотите мне поверить ваши деда?

— Как, вы хотите быть столько добры?..

Леонин взглянул на графиню с упоением.

«Как хороша! — подумал он сперва, а потом прибавил: — А я буду в гвардии».

В эту минуту кто-то взял его за руку.

— Здравствуйте, душа моя!..

— Сафьев…

Графиня поспешно отвернулась. Сафьев стоял перед ней с своей вечной улыбкой, с пальцем, задетым за жилет. Кадриль кончилась. Сафьев взял корнета за руку, и оба вышли в боковую гостиную, где они уединенно расположились на штофной кушетке.

— Мне кажется, душа моя, — сказал Сафьев, — что ты действительно глуп. Как можно бегать за светской женщиной, да еще избалованной и прекрасной! Чего ты хочешь? чего ты ищешь?.. Да знаешь ли ты, что такое светская женщина? — существо равнодушное, полуплатье и получепчик. Она живет только поддельным светом, украшается поддельными цветами, говорит поддельным языком и любит поддельною любовью. Поверь мне, братец, все это вздор! Влюбиться в Петербурге, в обществе бесстрастном — непростительно…

— Что ж делать! — отвечал Леонин. — Я чувствую себя под влиянием какой-то сверхъестественной силы.

Я вижу, что графиня не то, что я воображал прежде, и не менее того она мне еще больше нравится, чем когда-нибудь. Судьба моя — любить графиню… Не смейся надо мною. Мне и сладостно и горько, но я чувствую, что я не могу ее не любить.

— Но взгляни вокруг себя. Как, неужели не приходило тебе на ум, что любовь в гостиной имеет что-то карикатурное? Вообрази себе пышную комнату с ковром, с обоями и картинами; на штофных креслах сидит дама — хорошенькая, правда, немного подрумяненная, с узкими рукавами, в перьях, в брильянтах… против нее, на других штофных креслах, сидит франт, сорвавшись с последней модной картинки, в высоком галстухе, в желтых перчатках, с лорнетом, с головой завитой, как пудель… и вот они говорят о-бенефисе, говорят о свадьбах, о новостях, а потом слегка коснутся до непонятных чувств сердца — и это любовь? и это не опротивело тебе, душа моя? и ты храбро принял на себя плаксивую роль вздыхателя? И чего ты надеешься?.. Думаешь ли ты постоянством дойти до того, что любовь твоя проникнет сквозь блонды и бархат в сердце той, которую ты любишь?

Вздор опять. Здешние женщины взволнованы все какой-то беспокойной заботливостью. Подойди к любой, скажи ей несколько слов и наблюдай за ней — она отвечает тебе и улыбается тебе, а глаза ее разбегаются по пестрой толпе и ищут новых взоров, новых впечатлений. Все они похожи друг на друга. Улыбка тебе, и то мгновенно, а желание или болезнь нравиться не для тебя, бедного франта, с твоею любовью, с твоим постоянством, а для всех — слышишь ли? для всех желтых перчаток, для всех аксельбантов, для всех эполет…

Тут Сафьев заметил, что Леонин не слушал его более.

Бал горел ослепительным светом, пары кружились в шумной мазурке. Наступала пора, когда все лица оживляются, когда взоры становятся нежнее, разговоры выразительнее. Лядов заливался чудными звуками на своей скрипке. В воздухе было что-то теплое и бальзамическое.

Казалось, жизнь развертывалась во всей красоте.

— Любили ли вы когда? — говорил на ухо графине высокий адъютант, играя кончиком своего аксельбанта. — Любили ли вы когда? — повторил он, поглаживая усы… — Любили ли…

Молодая женщина прижала веер к губам, рассеянно бросила взгляд на свой наряд и отвечала вполголоса:

— Не знаю.

Адъютант провел рукой по воротнику.

— Как, — сказал он, — это не ответ!

— Вот что, — прервала графиня, — вы несносны с вашими вопросами. Я с вами никогда танцевать не буду.