С. 136.
С. 146.
РУССКИЙ В ПАРИЖЕ 1814 ГОДА
Впервые напечатано в кн.: Рассказы и повести старого моряка Н. Бестужева. М., 1860, с. 221–444. В настоящем издании текст печатается по этой публикации.
По словам М. А. Бестужева, повесть написана в Петровском заводе. Отвечая на вопрос М. И. Семевского о литературных занятиях декабристов в Петровском заводе, он писал: «Около того же времени брат окончил свою повесть «Русские в Париже» (Писатели-декабристы в воспоминаниях современников, т. 1. М., 1980, с. 140). Однако сам Н. А. Бестужев еще в 1840 году считал повесть недостаточно отделанной. Свидетельство этого мы находим в его письме к сестре Елене от 24 октября 1840 года: «…у меня есть начатая повесть, составленная из одного анекдота в бытность наших русских в Париже 1814 года. Если время позволит кончить ее и переписать, я пришлю ее к тебе и попрошу сделать такое употребление, какое ты вздумаешь, для опыта» (М. и Н. Бестужевы. Письма из Сибири, вып. 1. Ред. и примеч. М. К. Азадовского и И. М. Тронского. Иркутск, 1929, с. 59–60). Под «опытом» Н. Бестужев имеет в виду возможность публикации повести. Таким образом, датировать работу Бестужева над повестью следует 1831–1840 годами.
Об обстоятельствах, способствовавших написанию повести, также рассказывает М. Бестужев: «В тюремной жизни довольно трудно сказать, с кем он <Н. А. Бестужев> был не только дружен, но более близок: он был всем нужен, и он был со всеми одинаково близок <..> собирались у него чаще, т. е. постояннее, — Игельстром и Лорер. Надо сказать, что Лорер был такой искусный рассказчик, какого мне не случалось в жизни видеть. Не обладая большою образованностью, он между тем говорил на четырех языках (французском, английском, немецком и итальянском), а ежели включить сюда польский и природный русский, то на всех этих шести языках он через два слова в третье делал ошибку, а между тем какой живой рассказ, какая теплота, какая мимика!.. Самый недостаток, т. е. неосновательное знание языков, ему помогал как нельзя более: ежели он не находил выражения фразы на русском, он ее объяснял на первом попавшемся под руку языке и, сверх того, вставляя в эту фразу слова и обороты из других языков. Иногда в рассказе он вдруг остановится, не скажет ни слова, но сделает жест или мину — и все понимают. Аудитория была всегда полна, когда присутствовал Лорер или Абрамов <П. В.>, тоже прекрасный рассказчик, но в другом роде: этот рассказывал чистым русским, военным языком и часто просто солдатским, коротким, сильным, энергическим. В повести «Русские в Париже» брат пытался передать почти буквально соединение этих двух рассказчиков, но, кажется, это плохо удалось, как всякое подражание, и, несмотря на неудачу, повесть сохраняет колорит правды и теплоту чувств. Жаль, что ее напечатали, не исправив сии и оные» (Воспоминания Бестужевых, с. 263–264).