Избранник

— Совсем нечего добавить? — настаивал рабби Сендерс. Его голос стал сухим, холодным, далеким. Он больше не улыбался.

Я увидел, как Дэнни снова напрягся — как перед тем, как его отец начал говорить. Спокойствие и уверенность, которые он демонстрировал во время вопросов — ответов по Талмуду, исчезли.

— Итак, ничего более. Ну-с, что я могу сказать…

— Я не услышал…

— Ты не услышал, ты не услышал. Ты услышал первую ошибку и перестал слушать. Конечно, ты не услышал. Как же ты мог услышать, если ты не слушал?

Он говорил спокойно и без всякого раздражения.

Лицо Дэнни окаменело. Толпа притихла. Я смотрел на Дэнни. Долгое время он сидел неподвижно, а затем его губы ожили, уголки поползли вверх и замерли в ухмылке. Я почувствовал, как мурашки забегали по загривку и подступили слезы. Я взглянул на Дэнни и быстро отвел взгляд.

Рабби Сендерс пристально смотрел на своего сына. Потом перевел глаза на меня. Я буквально чувствовал его взгляд. Наступило долгое, тягостное молчание. Дэнни так и сидел, неподвижно, уставившись в свою тарелку и с застывшей ухмылкой на лице. Рабби Сендерс нетерпеливо теребил свой правый пейс. Он оглаживал его пальцами правой руки, наматывал на указательный палец, распускал, наматывал снова — все это не спуская с меня глаз. Наконец он шумно вздохнул, тряхнул головой и положил руки на стол.

— Ну-с, — сказал он, — возможно, я не прав. В конце концов, мой сын не математик. У него хорошая голова на плечах, но это не голова математика. Но у нас здесь есть математик. У нас здесь сын Давида Мальтера. Он — математик.

Он в упор взглянул на меня, и я почувствовал, как сердце мое замерло и кровь хлынула в лицо.

— Рувим, — сказал рабби Сендерс, в упор глядя на меня, — а тебе нечего сказать?

Я не мог вымолвить ни слова. Сказать — о чем? Я не имел ни малейшего представления, о чем там шла речь у них с Дэнни.

— Ты слышал мою маленькую речь? — спокойно спросил рабби Сендерс.

Я почувствовал, как киваю.

— И тебе нечего сказать?

Его глаза просто прожигали, и я уперся взглядом в стол.

— Рувим, тебе понравилась гематрия? — мягко спросил он.

Я оторвался от пола и кивнул. А Дэнни просто сидел и ухмылялся. Его младший брат снова начал баловаться с помидором. Мужчины за столами сидели тихо, и теперь уже все глядели на меня.

— Я очень рад, — вежливо продолжил рабби. — Тебе понравилась гематрия. А какая именно гематрия тебе понравилась?

Я услышал свой собственный голос, запинающийся и хриплый:

— Они все были очень хороши.

— Все? — переспросил он, поднимая брови. — Хорошенькое дело. Они все были очень хороши. Рувим, точно ли они все были хороши?

Я почувствовал, как Дэнни пошевелился, и увидел, как он поворачивает ко мне голову. Ухмылка сползла с его губ. Он бросил на меня взгляд, потом снова уставился вниз, в бумажную тарелку.

Я посмотрел на рабби Сендерса.

— Нет, — услышал я свой хриплый голос. — Они не все были хороши.

За столами возникло движение. Рабби Сендерс откинулся в своем кожаном кресле.

— Ну-с, Рувим, — сказал он спокойно. — И какая же из них была нехороша?

— Одна из гематрий — неправильная, — заявил я.

Я думал, что после этих слов весь мир обрушится на меня. Я, пятнадцатилетний мальчик, заявляю рабби Сендерсу, что он не прав! Но ничего не произошло. Толпа снова зашевелилась, но ничего не произошло. Наоборот — рабби Сендерс расплылся в широкой, теплой улыбке.

— И которая же из них? — спросил он спокойно.

— Гематрия для слова «проздор» — пятьсот три, а не пятьсот тринадцать, — ответил я.

— Хорошо. Очень хорошо.

Рабби Сендерс улыбнулся и кивнул, его черная борода колыхнулась на груди взад-вперед, пейсы качнулись.

— Очень хорошо, Рувим. Гематрия для слова «проздор» — пятьсот три. Очень хорошо.

Он глядел на меня, широко улыбаясь, зубы белели под бородой, и мне чуть ли не показалось, что глаза его увлажнились. По толпе прошел громкий шепот, тело Дэнни обмякло, расслабившись. Он взглянул на меня, на его лице отражалась смесь удивления и облегчения, и тут я понял, что, наверное, тоже выдержал что-то вроде экзамена.

— Ну-с, — громко сказал рабби Сендерс мужчинам за столом, — читайте кадиш!

Один старик поднялся и начал читать кадиш за благоденствие ученых[37]. Потом все отправились обратно в переднюю часть синагоги для вечерней молитвы.

Во время службы мы с Дэнни не перемолвились ни словом, и, хоть я и произносил со всеми слова молитвы, я не понимал, что я говорю. Я по-прежнему думал о том, что произошло за столом. Я не мог поверить. У меня просто в голове не укладывалось, что Дэнни проходит через это каждую неделю, и что я сам успешно прошел через это только что.

Последователи рабби Сендерса были, очевидно, удовлетворены моим выступлением, потому что в обращенных ко мне взглядах больше не было немого вопроса, но было восхищение. Один седобородый старик, сидевший в моем ряду, даже кивнул мне и улыбнулся, сощурив уголки глаз. Я, несомненно, прошел экзамен. Что за нелепый способ снискать расположение и дружбу!