Избранник

На пристани, где грузчики выгружали товары из чрев нескольких кораблей, к Григорсу подошел в окружении стражников с пиками и в полосатых одеждах статный человек с лицом скорее озабоченным, чем суровым. На голове у него была шляпа, с полей которой ниспадал плат, прикрывавший его уши и грудь, но руки и ноги его были защищены латами. Его вопросы о личности и происхождении чужестранца поначалу звучали грубо, однако стоило незнакомцу как следует разглядеть Григорса, как голос его смягчился, более того, покончив с расспросами, он даже не стал дожидаться ответа, а как бы в извинение сперва представился сам такими словами:

– Знайте, что я один из знатнейших в этой quemune[96], точнее говоря, самый знатный, ибо я – ее старшина и мэр. Мне доложили о вашем прибытии, каковое было сочтено враждебным действием. Поэтому я пришел, чтобы убедиться, враг ли вы, и, установив противное, приказал прекратить оборону. Не удивляйтесь столь негостеприимной встрече. Этот некогда веселый город пребывает в жестокой беде, и не будь открыта его задняя дверь – со стороны моря, откуда нам удается по ценам, продиктованным отнюдь не людской совестливостью, получать кое-какие припасы, он давно бы уже погиб. Что касается вас, то мы не знали, что и подумать. Викинги свирепствуют в морях и то и дело разбойничают на побережье. Пока мы вас не увидели лицом к лицу, мы принимали вас за одного из них. Сколь далек ваш нрав от тех, кого мы опасаемся, я хотел бы услышать.

– Весьма далек, господин мэр! – отвечал юноша. – Я прибыл издалека, с Укерского моря, после долгого плаванья в тумане, и зовусь рыцарем Рыбы, имя же мое – Грегориус.

– А мое – господин Пуатвин, – вставил староста.

– Благодарю вас, – ответил Григорс. – Занятие мое, – продолжал он, – ратный труд, и я еду на рыцарские подвиги в чужие страны, за свой счет и без малейших поползновений к разбою, ибо в золоте у меня нет недостатка.

– Приятно слышать, – сказал господин Пуатвин и поклонился.

– А на скрижали жизни моей значится, – присовокупил Грегориус, – что то, чем я есмь, мне надлежит обратить на чужую кровь и по-рыцарски защищать ее, если она в беде. Ради того я и отправился в странствия.

– Это в высшей степени похвально, beau Sire[97], господин рыцарь Рыбы, – отвечал горожанин. – Вас произвела на свет, конечно, чистая женщина, ибо черты вашего лица правильны и привлекательны, а ваши манеры изящны. Вы из норманнов?

– Вы не ошиблись, – ответил Григорс.

– У меня наметанный глаз, – удовлетворенно сказал мэр. – Если вам угодно, последуйте за мною в мой овдовевший дом, чтобы запить collacie[98] добрым и хмельным зельем, остатки которого, наверно, найдутся в погребе. Пусть знают, что этот город, даже пребывая в беде, умеет оказывать гостеприимство.

– Любезность, с какою он через ваше посредство принимает странников, – отвечал Григорс, – как нельзя лучше говорит в его пользу. Но почему, – спросил он, когда они оба сели на мулов и по бревенчатому мосту въехали в городские ворота, – почему вы дважды упомянули, что ваш город пребывает в беде, что, впрочем, видно и по озабоченным лицам тех немногих горожан, которые нам повстречались? И почему мне сдается, что большинство их, исключая стариков и детей, с оружием в руках, заполнило крепостные стены и башни?