Избранник Ада

Однако прибыли они назад, в немытую Россию, не с пустыми руками: с собой они прихватили контейнер с немецким шмотьем и тремя чудесами света. Это были – трофейный мотоцикл «BMW» с коляской, немногие счастливые обладатели которого в наших деревнях успешно использовали его в качестве минитрактора, стиральная машина и рецепт по приготовлению петуха в вине по-лангедокски, чем и завоевали неслыханное уважение населения всего барака. И когда тетя Нюра готовила такого петуха, и мне доводилось в это время оказаться у нее в гостях, я всегда удивлялся: почему на столе нет на десерт еще и птичьего молока?

Сегодня мои родители будут встречать Новый Год у тети Нюры. Правда, уже не бараке, а в деревянном трехкомнатном частном доме, строительством которого тетка с дядькой занимались года три, после своего возвращения с чужой, донельзя культурной, неметчины, в наш лучший в мире социалистический рай, то бишь, строй. Ибо с тех пор семья их приросла дочкой – моей кузиной – и жить на девяти метрах втроем, да еще с котом, да еще со стариками-родителями дяди Сережи, было уже немного тесновато. Одно было горько бравому вояке: не дожили его старички до нового дома, преставились один за другим незадолго до завершения строительства.

Что касаемо самого петушка, то сегодня мне попробовать его не придется, надо решать вопрос с Софьей, поэтому, сглотнув набежавшую от воспоминаний об этом славном блюде слюну, я озаботился наблюдением за улицей.

В этот день она была особенно светла. И не только потому, что это, во-первых, центральная улица, во-вторых, здесь кучкуются рестораны, крупные магазины с большими светящимися витринами и, в-третьих, она подсвечивалась неоновыми вывесками от различных уличных заведений. А ведь еще несколько лет назад неона в наших городах и в помине не было, и появился он как результат поездки партайгеноссе Хрущева в Америку, которая удивила его не только кукурузой и колбасными автоматами, но и дневной видимостью ночных городских улиц, залитых неоновым светом реклам.

Таким образом, среди немногочисленных прохожих я легко смогу отличить Софью, которая вернется в гостиницу после спектакля. По моим расчетам, она должна была объявиться где-то с семи тридцати до восьми часов вечера. За это время я не должен был замерзнуть – морозец был не особо крепок, что-то около двадцати градусов. Впрочем, я боялся лишь за единственную часть своего тела – за ноги, ибо был обут в летние остроносые лакированные нарядные туфли «на выход». Поелику единственной моей зимней обувкой, за неимением лишних денег в семье, были войлочные зимние ботинки на «молнии», явно не пригодные для торжественного дефилирования по навощенному к Новому Году до зеркального блеска паркету в гостинице. Тем более что они бы составили неестественный контраст с графским костюмом, в который я был облачен, и особенно с капиталистическим галстуком-бабочкой – маленькой пионерской зарницей алевшей на моей шее.

Я стоял у закрытого уже киоска и, притоптывая ногами, простреливал взглядом улицу в направлении оперного театра. Пока я ждал Софью, я выкурил пару сигарет, борясь с искушением пригубить из нераспечатанной бутылки виски пару глотков для сугрева ног.

И вот, в районе восьми вечера я заметил идущую со стороны Площади Ленина под руку парочку: это была Софья и какой-то сукин сын мужеского пола, явно ниже ее ростом. Софья была облачена в норковое манто, а ее голову украшала лисья шапка-горшок из чернобурки. Однако не по одежде я узнал ее, а по знакомой походке. Но я не обрадовался ее появлению из-за сопровождавшего ее мужчины, поскольку тот мог являться ее хахалем. К тому ж, мне надо было быстро соображать: что делать дальше в новой ситуации и как привлечь ее внимание.

Между тем парочка неспешно приблизилась ко входу в гостиницу и остановилась. Теперь я мог разглядеть и спутника Софьи – освещение позволяло это сделать. На нем было дорогое черное драповое пальто с норковым воротником и такого же меха шапка-москвичка – невиданная роскошь для наших мужчин. По виду ему было лет сорок пять, поэтому вряд ли он мог быть близким другом Софьи, в силу своего возраста, а профиль, обозначенный носом с легкой горбинкой, не оставил мне никакого сомнения в том, что этот человек мне известен, по крайней мере, по театральным афишам. Да, это был дирижер нашего Оперного Театра, известный не только у нас в стране, маэстро – Арнольд Кац.

На сердце у меня несколько отлегло, их разговор не мог будоражить сердца влюбленностью, скорее всего, он носил деловой или общий характер.

Я спрятался за киоском и время от времени выглядывал из-за него, выбирая удобный момент, когда мне можно было бы выйти из-за укрытия и продефилировать, как бы ненароком, мимо Софьи так, чтобы она была не слишком увлечена разговором и смогла бы обратить на меня внимание.