Избранник Небес

— «От имени Римской магистратуры, которая, рассмотрев прошение святой римской инквизиции по делу еретика Йосефа-бен-Ицхака, подданного короля Кастилии и Леона, уроженца города Толедо 1192 года от Рождества Христова, осужденного в ереси за связь с дьяволом, городской суд Рима постановил: признать обвиняемого виновным и приговорить к аутодафе. Учитывая отягчающие обстоятельства, повлекшие за собой смерть 56 иудеев еврейской общины Толедо, четверых монахов, а также откровенное и осознанное нежелание еретика раскаяться и отречься от своих пагубных убеждений, считаем необходимым незамедлительно привести окончательный приговор в исполнение 13 ноября 1226 года от Рождества Христова».

Закончив с чтением, он поднял благоговейный взгляд на Папу и, театрально воздев руки, уже от себя добавил:

— И да простит Господь сего заблудшего овна, запутавшегося рогами в терновом кустарнике собственной ереси!

«Надо же, идиот какой», — подумал Клаудиус и тут же дал отмашку палачу, удивляясь про себя, как можно было взять на работу в магистратуру такого подхалима с ярко выраженной способностью вызывать к себе отвращение.

«Содомский грех, а иначе как объяснить его скрытое помешательство?» — в свою очередь подумал понтифик, глядя на Тибелетти. Он вспомнил, что похожие странности, но в более завуалированной форме, замечал у городского капитана. Его поведение всегда казалось Папе Гонорию слишком эксцентричным и легкомысленным для человека, занимающего столь ответственный пост.

«Ну да, так оно и есть. Голубка своего прислал вместо себя. Или совсем разленился, или совсем обнаглел. Надо его пригласить на днях на аудиенцию, тогда и узнаю. И если это окажется правдой, он сам все отдаст, лишь бы остаться на своем месте и не быть обвиненным в содомии».

Одним лишь взглядом и легким кивком головы Папа дал понять Люпусу, чтобы тот сегодня же приставил людей следить за этим «клоуном».

Монахи дружно затянули молебен о спасении грешной души. Тибелетти нарочито медленно сворачивал свиток. Он явно хотел выиграть несколько лишних секунд, чтобы покрасоваться перед Папой и кардиналами в своем новом бархатном костюме, сшитом у лучшего портного Рима. Он еще не сошел с эшафота, а палач уже начал обходить вокруг кострища, поджигая солому и при этом никак не реагируя на его возмущенные писклявые возгласы. Повидавшие на своем веку не одну сотню казней, рослые монахи-инквизиторы, стоявшие в первых рядах, едва сдерживались от того, чтобы не грохнуть от смеха при виде раскудахтавшегося как курица чиновника. Повинуясь команде Люпуса, они опустили головы, пряча улыбки. Взяв Тибелетти под руки, они помогли ему сойти вниз.

— Это возмутительно, какая неслыханная наглость! Мужлан неотесанный. Иудей противный. Ты ведь получаешь жалованье у нас, в магистратуре, и будешь сегодня же наказан плетьми. Это он нам мстит за своего соплеменника таким образом. А я ведь предупреждал не один раз капитана, что нельзя нанимать заплечных дел мастеров из этих противных евреев. От них даже запах исходит мерзкий, какой-то мускусный, не такой, как от нас, благословенных чад Христовых, — причитал Тибелетти, пытаясь найти поддержку у представителей светской власти. Но те деликатно отворачивали головы в стороны, осознавая, что капитан допустил сегодня серьезную ошибку, «засветив» перед Папой своего дружка.

Палач лишь рассмеялся в ответ, так как знал, что ему нечего терять, и никакого другого желающего на его место магистратура не найдет. Лео мог при желании и огрызнуться, не опасаясь за последствия, так как его работа предоставляла ему иммунитет от злопыхателей, но, зная, что Папа и высшее духовенство за ним наблюдают, решил промолчать. Он затушил горящий смоляной факел в ведре с водой. Подойдя к заранее приготовленной чаше, палач омыл в ней руки семь раз, приговаривая после каждого омовения:

«Не я жгу, костер жжет, нет крови Йосефа на моих руках».