Избранник Небес

Белуджи закрыл глаза и, провалившись в полудрему, снова увидел перед собой пожилого падре Франческо из родной деревушки в итальянских Альпах. Его образ стал часто являться ему в последнее время, когда приступы становились все сильнее. Священник, заменивший в детстве медиамагнату отца и мать, каждый раз медленно выплывал во сне из какого-то густого молочного тумана и манил его за собой, держа в руках золотую чашу для евхаристии. Не было никаких райских цветов, птиц или божественной музыки, а только строгий взгляд одетого в праздничную ризу падре Франческо. Он шепотом звал Джино по имени, постепенно растворяясь в этом клубящемся тумане, откуда исходило затухающее тусклое сияние золотой чаши. Пугающая тишина тонко звенела за неизвестностью, и, как только медиамагнат делал шаг навстречу этому ускользающему свету, страх моментально охватывал его, и он просыпался в холодном поту, жадно хватая ртом воздух, как задыхающаяся рыба в пустом аквариуме.

Анестезиолог прикладывал к его лицу маску, из которой поступала смесь закиси азота и кислорода, и Джино под воздействием веселящего газа проваливался в глубокий сон ровно на полтора часа. Во время нынешнего приступа врачи отметили лишь немного более учащенный пульс, а в основном, все прошло без сюрпризов, как обычно. Преданная Гертруда перевела звонки на свою ассистентку. Расставив в просторной комнате отдыха, которую врачи окрестили реанимационной, четверых охранников, она неотрывно следила за каждым движением медперсонала жестким взглядом обергруппенфюрера «СС». Она посвятила большую половину жизни своему шефу, которого в тайне от всех любила, но при этом никогда не переходила черту строгих служебных отношений, так как боготворила этого человека, уважая его до мозга костей за строгое отношение, прежде всего, к себе, а уже потом к окружающим.

Глава Б/Н

/2011.08.03–17/

Том Трейтон, отправив торговцев в сопровождении усиленной охраны в аэропорт, довольно быстро собрал досье на молодых ученых, упомянутых профессором. С девушкой никаких проблем не было. Доктор Марта Мейерс действительно была хорошо известна среди узкого круга шумерологов, как талантливый и подающий большие надежды ученый. В свои неполные тридцать два года она умудрилась получить докторскую степень и опубликовать с десяток заслуживающих внимание научных работ. Постоянно принимая активное участие в проведении научных конференций, она, казалось, делала все возможное, чтобы ее имя было на слуху.

Родившись и получив образование в Риме — колыбели всей западной цивилизации, она не изменяла своему любимому городу, преподавая в национальном университете Ла Сапиенца. Девушку все любили не только за ее красоту, но и за неподдельно доброжелательное отношение к окружающим. Выбор ее профессии был не случайным, а скорее запрограммированным с детских лет. Ее дед, Яков Мейерс, бежавший в Италию со своей женой Сарой из фашистской Германии, был также известным археологом, на счету у которого было достаточное количество научных работ. Отец Марты, Лео Мейерс, провел практически всю свою жизнь после рождения дочери в многочисленных археологических экспедициях и сделал множество открытий, благодаря чему был награжден престижными наградами и премиями многих известных научных сообществ и университетов. Так что обоснованность выбора кандидатуры Марты не вызывала сомнений у Трейтона, о котором Белуджи в шутку говорил Гертруде, что сначала родился Том, а потом уже подозрительность.

Со вторым протеже Штеймана — доктором теологии Шоном Майлзом, картина была не столь радужной. Кропотливо собрав воедино всю информацию о нем, Том пришел к выводу, что основным критерием при выборе его кандидатуры для Штеймана могли быть только незаурядные энциклопедические познания молодого ученого в области Каббалы и всего того, что связано с этим мистическим течением иудаизма. Более чем странный выбор профессора никак не поддавался логическому объяснению и вызывал, по меньшей мере, удивление не только у него, но и у Белуджи. К тому же, доктор Майлз довольно в резкой форме критиковал Католическую церковь за ее консерватизм, чем нажил себе немало влиятельных недоброжелателей.

Вместе с тем многие достаточно авторитетные теологи отзывались о нем весьма позитивно, признавая его талант, основанный на умении ясно видеть первопричину научной проблемы и реальные пути ее разрешения. Именно эта его способность хоть как-то уравновешивала чашу весов, склонившуюся явно не на сторону молодого ученого.

Несмотря на сомнения Трейтона, доктор Майлз почему-то понадобился Штейману. По мнению медиамагната, странный выбор профессора был обусловлен, прежде всего тем, что сам ритуал исцеления окутан ореолом мистики. Вся Каббала была насквозь пронизана мистикой, и ему, конечно же, нужен был специалист, хорошо разбирающийся во всех ее многогранных аспектах.