Избранник ворона

— Ну, помогай Бог! Вон и поворот твой. Тогда, летом, зелень была густой, насыщенной — как по плотности, так и по цвету. Сейчас листва еще пребывала в нежно-фисташковой юности, перемежающейся клейкой коричневатостью почек и влажной чернотой воскресающих ветвей. Травяной ковер только намечался, и, заступив на полшага за край дорожки, Нил по щиколотку провалился в пружинистый перегной. От воздуха, от птичьего гомона голова шла кругом, и Нил едва не прошагал мимо кладбищенского холма и заприметил его лишь потому, что остановился покурить и перевести дух. На вершине, над деревом, породу которого Нил определить не мог, парила белая птица. Хотелось думать, что сокол, хотя здравый смысл заставлял усомниться, что в этих местах на воле водятся белые соколы.

Наверное, какую-нибудь неделю назад куст представлял собой пучок кое-как понатыканных, мертвых на вид прутьев, но сейчас, когда пробуждающаяся жизнь вытолкнула наружу еще мелкие, махристые листочки, он показался Нилу воплощением робкой, пока неясной мечты, устремленной к небу.

— Хорошо бы было еще немного выждать, — пробормотал Нил, поглаживая между пальцев шершавую поверхность листа. — Она бы зацвела. Никогда не видел малины в цвету.

Но выжидать не было времени…

Нил обошел вокруг куста, внимательно глядя под ноги, но так и не нашел камня с изогнутой розой. Тогда он достал из рюкзака короткую садовую лопату и принялся ребром счищать плотный, слежавшийся за зиму слой мертвой травы и палых листьев, перемешанных с землей. Не прошло и минуты, как железо скребануло по камню, и Нил, нащупав на гладкой холодной поверхности полукруглую ложбинку стебля, принялся разгребать мусор руками. Сначала взгляду его открылись роза и крест, потом — чуть ниже — высеченные буквы:

тельство гра

ьинская

ьга Влади

09-1904)

мой маме, бабушке, праб

ся, милый пра

ного утра

По краям надпись была безнадежно разъедена многолетней черной плесенью…

Ночь он провел на скамье в полупустом зале железнодорожной станции, накрывшись ватником и положив под голову вместо подушки рюкзачок. Следующую ночь он ехал в общем вагоне, вглядывался в черноту за окном, извлекал из трехлитровой банки маринованные зеленые помидорины, машинально подносил ко рту, жевал, не разбирая вкуса. Задремал только под утро, и ему явилась старушка графиня — сухая, крючконосая, с голубыми буклями, выбивающимися из-под сборчатого ночного чепца. «Ну что, ваше сиятельство Ольга Владимировна, тройка, семерка, туз?» — спрашивал он, краешком глаза отмечая малиновый обшлаг собственного вицмундира. «Они самые, батюшка. Тройка, семерка, дама!» — отвечала графиня и разражалась хриплым, каркающим смехом…

V (Ленинград, 1982, июнь)

— Гоша, привет! Слушай, как здорово, что ты дома! Давай переодевайся, а я по-быстрому сполоснусь с дороги, и рванем до центра, в какое-нибудь местечко поприличней, поедим, как белые люди.

— А по какому поводу? — Голос у Гоши был тусклый, прокуренный, глаза покрасневшие.

— Да так, есть повод… Тебе Макс не говорил, сколько бабок надо на билет для Джейн? — Мне Макс ничего не говорил. Он никому ничего не говорил. Он пропал.

— То есть как пропал? Когда?

— Сразу после твоего отъезда. Три ночи не ночевал. И из ПТУ звонили, спрашивали, почему на работу не вышел.

— Так, может, у бабы какой-нибудь загулял?

— С вещичками? Одежду свою забрал, зубную щетку. И ни записочки, ни звонка… Эй, ты куда?

— Я сейчас!

* * *

— О, Нил Романыч, здоровенько! — Улыбающийся Асуров поднялся с кресла в безликом гостиничном номере «Октябрьской». — А то я ищу тебя, ищу. Уезжал, что ли, куда-нибудь?

— Подснежники собирать… — пробурчал Нил, делая вид, что не замечает протянутой руки.

— Хорошее дело, хорошее… А у меня для тебя приятное известие. Распишись-ка…

Нил тупо уставился в протянутую ему бумажку, озаглавленную «Расходный ордер». В графе «фамилия, имя, отчество» стоял прочерк, а в графе «сумма прописью» было от руки вписано — «пятьдесят рублей 00 копеек».

— Руководство приняло решение поощрить тебя материально, — отечески улыбаясь, произнес Асуров. — На основании тщательного изучения предоставленной информации. Нил вытаращил глаза.

— Какой еще информации?

— Вот этой. — Асуров достал из кожаной папочки, лежащей у него под рукой, несколько листочков. — Отчеты пишешь грамотные, обстоятельные, без помарок, любо-дорого читать. Молодец, бдительно выявляешь антисоветские проявления среди иностранных студентов.

— Но… но такие отчеты каждый преподаватель кафедры сдает заведующей два раза в семестр…

— А от заведующей они куда идут, по-твоему? Да и те ли самые это отчеты, ты приглядись получше.

Нил придвинул листочки к себе. Ксерокопии его машинописных отчетов отличались от оригиналов лишь двумя мелочами — куда-то исчезла шапка «Заведующему кафедрой русского языка доц. Сучковой К. Т., парторгу кафедры ст. преп. Шмурдяк X. У.», а вместо его фамилии стояла размашистая роспись «Дэвид Боуи».

— Как видишь, служебный отчет легко превращается в агентурный.