Избранники Смерти

– Не путы, а ответственность, Владислав Радомирович, груз ваш и ваше право. Все земли чернские, весь люд – все они под вашей рукой, вы судьбами их повелеваете. И вы никогда доверие их не предадите, постараетесь от врагов и негодяев защитить, позаботитесь о сиротах, вдовах и юродах, проследите, чтоб старики были накормлены, а на башнях стояли маги, охраняя Черну от радужной топи. Семья ваша – княгиня и наследник еще нерожденный – от вас зависят. И никого из тех, кто вам доверился, вы не предадите. И не от того, что князь, – видала я других князей, что легко предавали своих людей и родных. Не предадите, оттого что честь и совесть – не пустой звук. Не путы это, а привязанности. Может, и рада была бы я попасть в такой силок, что называется семьей, да только не привела еще судьба.

– Счастливая ты, словница Ханна, если видишь во всем этом привязанность. Эльжбета ненавидит меня. Сколько раз убить пыталась, да глупа, не сумела. Теща того хуже. Слуги – все работают с оглядкой на Страстную стену. Игор и Конрад задолжали мне свои жизни, в их привязанность я могу поверить… Отец мой, привязанностями скованный, кровью захлебнулся, умирая от рук предателей. Поэтому дал я себе слово ни к кому не привязываться. Так что меня держит, лекарка? Отчего душит меня мое собственное княжеское право и знаю, что одной только смертью вырвусь?

– Не может человек не привязываться. Такова суть человеческая. Так или иначе пускаем мы корни в других людей, питаемся их любовью, их благодарностью и добротой, растем над собой, приносим плоды. И они нами питаются, нами живут. А когда вырывает человек другого из своей жизни, словно половину себя, вырванный, теряет. Иные гибнут, а иных Землица зачем-то оставляет жить.

Агнешка замолчала, сдерживая слезы. Сколько дней прошло, а не желала заживать рана, оставленная Иларием. Глубоко пускает корни первая любовь, долго шрамы от нее кровоточат. Разбередил, растревожил душу своими расспросами да разговорами князь Черны.

Владислав молчал. Думал о чем-то своем. Лицо его стало мрачным. Молчание становилось тягостным. Птица, смолкшая ненадолго, перелетела под самое окно и засвистела, защелкала с новой силой.

– Когда уйти думаешь? – спросил князь медленно.

«Когда придумаешь ты, князь, средство от радужной топи», – хотела сказать Агнешка, но осеклась. За все время, что жила она в чернском тереме, ни разу не дал князь никому понять, чем занят. Исчезал куда-то, появлялся, но и словом не обмолвился никому, что ищет средство от земного проклятия. Если б хоть кому сказал – знала бы уже Агнешка. Разговоры слуг она слушала всегда внимательно, а от слуги редко что можно утаить. Но Владислав свои тайны охранял крепко. Верно сказал: не умел он привязываться, доверять не спешил. Отчего же тогда сегодня ей душу приоткрыл?

– Когда нужды во мне не станет у вашей супружницы, – ответила она тихо. Ей все казалось, что птичья песня, тонкая, хрупкая, как весенний лед, повисла между ними, дрожа, как нитка стеклянных бус, и стоит кому-то из них двинуться, шевельнуть хоть пальцем, и она оборвется, тяжелые капли разобьются на тысячи осколков.

– А если у кого другого еще будет в тебе нужда?

Он так и не обернулся. Ветер касался отросших за зиму темно-русых волос князя, солнце превращало седину на висках в расплавленное серебро. Агнешка сжала в руках край душегрейки, не в силах понять, что за чувство откликнулось в ее душе на слова господина Черны. Странная жалость требовала, чтобы она приблизилась, чтоб обняла, заставив треснуть ледяную шкуру его одиночества, так похожего на ее собственное. Неприкаянное тянулось к неприкаянному. Досада и гордость шептали, что, пусть и обошлись с ней дурно и жизнь, и манус Иларий, а ни в чьих полюбовницах она ходить не станет, хоть бы и сам князь позвал. Страх кричал, что единого касания высшего мага может быть довольно, чтоб вся Черна в колдовском огне сгинула. Достоинство велело поклониться и выйти прочь, а доброта – остаться и выслушать до конца мучительную княжескую исповедь.

– Наследнику вот нужен будет уход. У нас в роду сила рано просыпается, а когда не ведаешь, как с нею быть, бывает, и самому, и домочадцам лекарь нужен.

Владислав, не глядя на нее, отошел от окна, толкнув рукой полуоткрытый ставень. Склонился над столом с рассыпанными по нему свитками. Принялся торопливо записывать некоторые строки из сказок, что спела ему Агнешка.

– Придешь доложишь, как княгиня себя чувствует. Сейчас ты… свободна, – глухим сердитым голосом бросил князь.

Волшебство рассыпалось, раскатившись ледяной пылью по полу. Агнешка опустила взгляд…

Глава 30