Избранники Смерти

– Письмо боюсь писать. Ну, как перехватят. А на словах скажи Якубу, чтоб не удумал глупости какие чинить. Помер Тадеуш-баламут, не на того зверя попер со своей книжкой. Пусть Якуб поостережется. Скоро Эльке родить. Будет у Черны наследник. А там кто знает, что может приключиться… с его батюшкой?

Поняла, что лишнего сказала. Мелькнул в широко распахнувшихся глазах страх.

Иларий поклонился: понял, мол.

И снова померещилось в окне знакомое лицо. Он дернулся рассмотреть, да не успел – исчезло.

– Да что ты все выглядываешь, Илажи? Не видит нас никто.

– Девка там. В черном вся, коса рыжеватая, – проговорил Иларий, посматривая на окно. – Ну как она скажет, что чужой маг приходил?

– Эта не скажет. Ханна это, повитуха при Эльжбете, – махнула рукой Агата. – Себе на уме баба, смолчит. А если и скажет, мало ли, полюбовника я себе завела. Рано мне в старухах ходить. Я ведь вдовая.

«Ханна… – Не слышал уже Иларий, что болтала княгиня, только стучало в голове молотом: – Ханна. Говорил бородач, что собака пришла с какой-то Ханной».

– Останусь я еще на денек, матушка-княгиня. Не могу вот так уехать, тебя одну здесь оставить.

Щеки Агаты зарумянились, глаза заблестели в темноте.

– Спасибо, Илажи. Опасно тебе…

– Не опаснее, чем в поле весной. Что тут, что там волки, да только я княжий манус, мне не с руки волков страшиться. Завтра, как стемнеет, оставь мне вот этот ставень незапертым. Девкам-мертвячкам я всегда заклятьем глаза отведу.

Склонился, поцеловал край подола. Агата опустила руку на склоненную голову мануса, запустила пальцы в черные кудри.

Глава 52

Перебирала с улыбкой.

Сердце билось, словно пташка в силке: не летит, а рвется, страха и горя полное. По щекам потекли слезы.

– Что там супруга моя, Ханна, здорова ли?

Агнешка едва не подскочила, услышав голос князя за спиной. Долго ли стоит он тут, видел ли, как приходил ко княгине красавец-манус?

– Здорова, Владислав Радомирович. Велела на реку пойти, принести воды холодной. Ноги у нее отекают, вот и обтираем мы с Надзеей водой. Из колодца не велит, говорит, там больно студеная.

– А Надзея что не пошла? Что тебя в темень услали? Или сама убежала от этих гадюк по воду?

Агнешка поблагодарила судьбу, что застал ее князь в темноте, не увидел заплаканного лица. Авось и дрожь в голосе принял за обиду на Эльжбету. Руки-ноги тряслись, да только, по счастью, уж знает князь, что нельзя ему к лекарке прикасаться, к Бяле – не заметит, как колотит ее, как бросает в жар.

– Сама убежала, – сказала она, стараясь, чтоб ответ звучал весело, да получилось не так – с тоской, с болью.

Две фигуры на крыльце стояли, недвижимы. Женщина запрокинула голову, подставила луне бледное лицо, прикрытые глаза. Мужчина жадно целовал ее руку, а ветер, всезнающий сводник, шевелил его черные кудри, пускал волнами, как ночное море.

Слишком долго задержала на них взгляд Агнешка.

– Он это, верно, Ханна? – не спросил, сам себе ответил Влад. – Вот и пришло время трусливому кобелю клеймену быть.

Двинулся князь к двери, Агнешка выдохнула: «Стой» – и перегородила ему путь. Стукнуло об пол ведро. Уперлась лекарка обеими руками в грудь князя, в рубашку черную. Пробрался лунный луч в окно, заиграл на серебряном шитье.

Князь схватил Агнешку за плечи, хоть и осторожно, чтоб кожей кожи не коснуться, а крепко. Хотел отодвинуть.

– Стой, Владислав Радомирович. Не ходи. Уедет он завтра. Не знает он, что я здесь. Схорони, не выдавай!

Сжались княжьи пальцы, до боли впились, и ослабла хватка Чернского волка. И не держит, и не пускает.

– Отчего думаешь, что уедет?

– Денег ему дали. Знать, привез весточку из Бялого – и обратно в путь. Туда и дорога ему. Не выдай, князь!

Владислав придвинулся ближе. Грудь его под рубашкой горела, что камень в костре. Жаром палила Агнешке дрожащие ладони. Потянул ее к себе князь, хотела лекарка упереться ему в грудь, оттолкнуть, но отчего-то ослабели локти, согнулись. В глазах князя, в волосах, тронутых сединой, горела серебром луна. Владислав дышал глубоко и резко. Агнешка замерла, не в силах шевельнуться. Сердце билось гулко, казалось, слышит его Владислав Чернский, вровень с ударами сердца втягивает тонким носом воздух. Дыхание ее ловит. И в одно мгновение почувствовала Агнешка, какая буря в нем, какая силища, простому человеку неподвластная. И вся сила эта ничто перед ней, перед ее даром. Но пожелай она сейчас – и лютая гроза, заключенная в серых глазах князя, обрушится болью и мучением на мануса Илария. За то только, что посмел взять силой лесную травницу.

Агнешка стояла, глубоко и прерывисто дыша. Словно и сама того желала: проникнуть дыханием в самое сердце чернского властителя, проникнуть в голову его, в хребет, раствориться в грозовом взгляде, спрятаться там, позволив силе нечеловеческой, страшной защитить ее на веки вечные от зла и горя.

Мелькнула тень за окном. Стукнула створка.

Князь притиснул Агнешку к стене, заслонив собой. Агата со странной отрешенной улыбкой на губах прошла мимо них, не коснувшись. Не приметила. Умел князь глаза отвести. Значит, была уже у него на тещу петелька.