Избранница

— О том, чего вы всячески пытались избегать последние несколько недель, но — смею утверждать — одновременно испытывали немалое наслаждение.

Трентем откровенно рассматривал ее, и под его взглядом внутри нарастало знакомое томление, соски затвердели, и Леоноре казалось, что грудь ее вдруг увеличилась — лиф платья стал тесен.

Между ними оставалась совсем малая толика пространства, но теперь он подался вперед — и тела их соприкоснулись. Ее груди упирались в его пиджак, а бедра касались его ног. Внутри медленно, но неотвратимо расползалось пламя.

Леонора посмотрела на его губы — они были твердо сжаты, — и ее собственные губы запульсировали, требуя его нежных и жадных ласк. Она осмелилась наконец взглянуть Тристану в глаза — и едва не отшатнулась. Теперь он не скрывал того, как сильно ее хочет. Обладать, владеть, забрать ее душу и никого к ней не подпускать, окружить ее своей страстью… Она смотрела как зачарованная, краем сознания понимая, что видит сейчас то, что, возможно, никто никогда не видел — полную обнаженность его мыслей и чувств.

Быстрым движением он дернул завязки ее плаща — и тот темной лужицей стек на пол. Леонора осталась в простом, но элегантном синем платье с открытыми плечами. Трентем смотрел на эти плечи, не скрывая своего желания, затем опять устремил взгляд в голубизну ее глаз и хрипло спросил:

— Так что вы готовы мне отдать?

Он не признавал ограничений и сдержанности и хотел, чтобы эта женщина отдавалась ему безоглядно, позабыв о том, что настоящие леди должны сохранять достоинство, исполняя свой супружеский долг…

Но Леонора не отвела глаз: ее не пугали плотское желание и голодный взгляд. Уж она-то знает, что бояться нечего, и поэтому отдаст все — с радостью, — чтобы получить его взамен. И наградой обоим за полноту и безоглядность станет радость наслаждения… Но как же это сказать?

— Что вы хотите услышать? — Не отрывая взгляда от его лица, она провела языком по губам. — Возьми меня, я твоя?

— Именно! — Скорее рычание, чем слова.

Он уже схватил ее, прижался к горящим от нетерпения губам и застонал, почувствовав ответ: губы разомкнулись, разделяя жар и пламя. Тристан понял, что отныне эта женщина принадлежит ему добровольно, и они вместе — вместе! — обрушились в пламя страсти.

Тристан взял в ладони ее лицо и целовал ее губы — нежно, долго, страстно, пока дыхание их не стало единым и сердца не застучали в унисон.

Леонора прижалась к нему, искушая. Руки мужчины скользнули по ее плечам, он положил ладони на нежную, совершенной формы грудь. Под одной ладонью бешено билось ее сердце. Леонора со стоном потянулась к его губам, что бы дать ему почувствовать голод, сжигавший ее, и он сжал пальцами чувствительные горошинки ее сосков, с радостью ощущая, как тело ее затрепетало и она вынуждена была прервать поцелуй, потому что не хватало воздуха.

Но он продолжал ласкать свою женщину, и руки его — сильные и нежные одновременно — скользили по ее телу и вызывали все новые волны тепла, наслаждения. Ей было так хорошо, что Леонора не сразу поняла смысл его слов:

— Я хочу видеть тебя обнаженной. Совсем. Чтобы нечего было прятать.

Ей все равно, она и не собирается ничего скрывать, лишь бы он не останавливался, лишь бы чувствовать его рядом, а потом не только рядом… Мысли путались, и Леонора покорно повернулась, чтобы он расшнуровал ей платье. Подняла руки, торопясь освободиться от одежды.

— Нет, подожди!

Она заморгала. Почему? Ей вдруг показалось, что в комнате стало гораздо светлее.

— Теперь повернись.

Послушно повернувшись, Леонора поняла, что Тристан зажег две большие лампы на высоких ножках, стоявшие по обеим сторона стола. А сам уселся на крышку.

Он смотрел на нее несколько долгих секунд, потом поманил пальцем: — Иди сюда.

Леонора неуверенно шагнула к столу. Ей вдруг пришло в голову, что, несмотря на неоднократные моменты близости, он ни разу не видел ее совсем обнаженной да еще при свете. Похоже, сегодня вечером Тристан вознамерился наверстать упущенное. Когда девушка наконец приблизилась, он протянул руку и придвинул ее поближе. Теперь она стояла прямо перед ним. Лорд взял ее руки и положил ладонями на свои ноги — выше колен — и строгим голосом велел:

— Не двигайся, пока я не скажу.

У Леоноры пересохли губы. Она молча смотрела ему в лицо, когда Тристан спустил с ее плеч платье, но, к ее изумлению, не тронул сорочку. Тонкий шелк, прикрывавший грудь, не был преградой для его ласк — она ощущала, как горячи его руки, какие они нежные и сильные и… и рубашка лишь обостряла ласку, Леонора остро чувствовала, как ее напрягшаяся грудь натягивает сорочку, как ткань щекочет ставшие болезненно-чувствительными соски…

— Пожалуйста… — Дыхание ее стало неровным, и больше всего хотелось почувствовать своей обнаженной кожей его тело.

Но этот невыносимый человек вновь взял ее руки в свои и вложил в ее пальцы ленты сорочки.

— Покажи мне, — прошептал он, и глаза его казались темными озерами, в которых вспыхивают золотые искры.