— Он ее сошлет, — предполагает она, выбирая красный халат. — И тогда она поймет, каково это — потерять желанного мужчину!
У нее нет необходимости привлекать мое внимание, но она сбрасывает сорочку на пол. При том обилии проституток, что привлекают клиентов на бульваре дю Тампль, я никогда не видел ни одного женского тела, кроме ее. И она начисто лишена стыдливости. После свадьбы со своим богатым итальянским князем Полина подарила ему статую работы Антонио Канова, для которой позировала в обнаженном виде в образе Венеры. Увидев такое, император пришел в бешенство и запретил впредь всякие изваяния. Тогда для дворца Нейи, своей частной парижской резиденции, она заказала обеденные чаши в форме собственных грудей. Я видел, как ее брат ел из такой чаши орехи. «С чего бы мне их прятать? — сказала она мне тогда, довольная своей шуткой. — В Древнем Египте женщины с гордостью демонстрировали свою грудь».
Завязав халат, Полина проходит через спальню в гостиную.
— Ты идешь? У меня есть для тебя история про Жозефину.
Я следую за ней в свой самый любимый зал во всем Тюильри. Двери на балкон распахнуты, и свет с улицы заливает покрытые золотом стены, расписанные картинами из храмовой жизни Египта. На этих картинах женщины в облегающих белых одеяниях воздевают руки к солнцу, а странные боги с головами шакалов и буйволов держат символы власти: посохи, цепы, золотой ключ жизни — словом, все атрибуты власть предержащих.
Она устраивается на диване, я же сажусь в мягкое кресло напротив.
— Когда мы познакомились с Фрероном, мне было всего пятнадцать, но я уже знала, чего хочу. Мы собирались пожениться на Мартинике, пока Жозефина… — Ее глаза краснеют от слез. Я в шоке. Мне не приходило в голову, что она испытывает к Фрерону столь сильные чувства, раньше она упоминала о нем только вскользь. — Пока Жозефина не заявила моему брату, что Фрерон для меня никогда не будет подходящей партией.
Я подаюсь вперед.
— Так вы его любили?
— Конечно! Мне же было пятнадцать лет!
— Но он не был военным, — напоминаю я. Почти все возлюбленные Полины носили форму французской армии.
— Нет. — Она закрывает глаза. — Я чуть не связала свою судьбу со скромным депутатом. Можешь себе представить? Я бы жила в бедности, уповая лишь на то, что в один прекрасный день правительство поднимет ему зарплату. Но Жозефина не должна была это знать! — с жаром восклицает она.
— Стало быть, она спасла вас от нужды, — замечаю я и получаю в ответ грозный взгляд.
— Я была чувствительной девочкой. А он должен был стать моим спасителем. Ты не знаешь…
Но я-то знаю. Я отлично знаю Полину Боргезе, герцогиню Гуасталлы, которая выросла в нищете на маленьком итальянском острове и вместе с братом поклялась покорить мир. Жаль, что я не знал ее тогда. В то время, когда она не испытала еще столько боли и горя.
Она рукой смахивает слезы, и редкое проявление нежности, свидетелем которой я сейчас стал, трогает меня до глубины души.
Как по команде, вбегает Обри и сворачивается в клубок на диване подле хозяйки. Собака для Полины — самое любимое существо. Крошечная, весом всего в десять фунтов, но ее глаза всегда светятся радостным ожиданием и готовностью поиграть.
— Расскажи, что ты слышал о разводе, — просит Полина, поглаживая нежные уши левретки. Имеется в виду — «Расскажи что-нибудь, что меня позабавит».
— Говорят, что, когда император сообщил ей о своем решении, Жозефина упала в обморок, и ему пришлось на руках нести ее в спальню, так она была слаба.
— Ну и артистка! — восклицает Полина. — Я ни разу не просила императора нести меня на руках, хотя мне-то всегда больно! Помнишь, какой ужас был на той неделе?
— Да, ваше высочество два дня не вставали с дивана.
— И я что, просила брата прийти и куда-то меня отнести? Или я вставала перед ним и изображала обморок?
— Нет, вы куда более тонкая натура.
Она пристально смотрит на меня, но лицо ее непроницаемо.
— Я говорила ему, пусть ей сообщит о разводе Гортензия, — продолжает она. — Тогда не пришлось бы терпеть эти сцены… Что еще? — вопрошает она после паузы. — Я знаю, брат тебе поверяет свои секреты. Ничего не слышал, как с ней приказано поступить?
Она садится на диван, и Обри вынуждена поменять позу. Нам обоим было бы легче, если бы я солгал. Но я скажу правду.
— Император пообещал ей королевство в Италии, включая… — я делаю выдох, — Рим.
Наступает напряженная тишина, и даже Обри понимает, что сейчас будет, и зарывается носом в лапы.
—
Я развожу руками так, будто это для меня загадка. На самом же деле я понимаю, что ее брат чувствует себя виноватым. Он прогнал жену, которую по-прежнему любит, ради женщины, способной родить ему сыновей. Это жестоко. Тем более что у него уже есть ребенок от польской любовницы, и этого мальчика вполне можно сделать наследником, одновременно сохранив и брак.
— А что она ему сказала? — не унимается княгиня.