Избранницы Рахмана

Колебаться было не в характере юноши, и потому он решительно встал с мягких подушек.

– Вахид, друг мой!

– Я здесь, царевич.

– Ты можешь на несколько минут оставить свои занятия?

– Да, господин, конечно. Я готов служить тебе.

– Тогда подойди поближе.

Старик приблизился, и Рахман, как факир, сначала коснулся пальцами его висков, а потом левой руки.

Глаза старого слуги широко раскрылись.

– О мой добрый хозяин, что это?

И Рахман внутренне возликовал – ибо понял, что его слуга увидел мир таким же, как и он сам.

– О друг мой, это удивительное умение. Я развивал его в себе, зная, что мир на самом деле выглядит куда роскошнее и богаче, чем дано это отразить нашим пяти чувствам.

– Этот мир ослепляет и оглушает… Я могу видеть запахи, слышать цвета… Я слышу ток своей крови и понимаю, почему мои несчастные колени отказываются порой меня слушаться… Скажи мне, добрый хозяин, теперь этот мир будет таким всегда?

– О нет, мой Вахид. Через несколько мгновений ты вернешься обратно. Обостренные чувства тебя покинут. И, если ты не захочешь научиться этому сам, покинут навсегда.

– Какое счастье!.. Но, – тут новая мысль пришла в голову старому слуге. – Выходит, о мой хозяин, ты все время видишь мир вот так?

– О нет, мой друг. Я и сам не так давно узнал об этом умении, что люди называют сверхчувствительностью. А управлять им научился всего несколько часов назад. Должно быть, научился. Ибо чем больше я упражняюсь, тем легче мне это удается. Но разум мой говорит, что научиться вызывать в себе эту самую сверхчувствительность – лишь половина умения. Теперь осталось понять, как правильно этим пользоваться. Понять, как можно руками различать цвета, как удерживаться от того, чтобы не подслушивать мысли людей…

– Особенно наставников в университете…

– О да, мой друг, особенно их… Я понимаю, что нахожусь лишь на первой ступеньке бесконечной лестницы самопознания и самопонимания. И потому не верю даже тому, что вижу сейчас перед собой – не верю тому, что на миг мне удалось сделать так, что прозрел и ты…

– Аллах милосердный, мое прозрение уже убывает. Это страшный дар, о царевич. И немногим можно открывать тайну, которая спрятана за привычным видом предметов и ходом вещей. А потому прошу тебя, мой добрый господин, не упражняйся больше на старом усталом Вахиде. Думаю, что могу тебе послужить еще много лет… Но видеть мир таким, как ты его показал сейчас, я не хочу…

– Прости меня, мой друг. Более я не посмею тревожить тебя успехами своих упражнений.

– Вся моя жизнь без остатка принадлежит тебе, царевич. Но я стар и не могу привыкнуть к тому, что видел мир не таким, каков он на самом деле, а таким, как он отражается в стоячей и мутной болотной воде.

И Рахман понял, как напугал старого слугу этот новый, такой буйный и недобрый мир.

«Ну что ж, факир, и вновь ты оказался прав. Здесь, в обители истинных знаний, я обрел умение, какое показал мне ты. Обрел множество знаний, какими может похвастаться далеко не каждый мудрец. И заплатил за это… О как дорого!.. Но теперь я уже понимаю, что каждый урок, который дарит нам толику мудрости, крадет у нас и толику безмятежности. И да будет так. Ибо в этом, оказывается, тоже есть своя правота».

Макама девятая

О, как был не похож Рахман, выходящий сейчас из-под сени университета в парадном плаще, на того Рахмана, который робко ступил под его своды долгих семь лет назад!

О да, именно семь, ибо пытливому юноше было всегда мало знаний, и он не мог удержаться от посещения еще одного факультета, узнав о лекции прославленного ученого, что прибыл в блистательную Кордову специально для того, чтобы передать частицу своих знаний пытливым студиозусам! Сначала Вахид бурчал, что дома давно уже заждались молодого мудреца, потом бурчать перестал, время от времени лишь тяжко вздыхая.

Но вот наконец настал день, когда сам царевич Рахман понял, что более ему нечего искать под сенью университета. Ибо время простого собирания знаний миновало. Теперь следовало найти им достойное применение.

– Но почему ты, о добрый мой господин, не хочешь вернуться под отчий кров? Вернуться и стать советником дивана или мудрецом? Быть может, старый наш звездочет уже столь немощен, что ты легко сможешь его заменить…

– Ах, Вахид. Но я не хочу этого делать. Пусть и мудрецы, и советники дивана пребывают и далее на своих местах. Если отец мой, да хранит Аллах милосердный его долгие годы без счета, доволен тем, как они несут свою нелегкую службу, то почему я должен заменять кого-то из них? А звездочет наш, который был немощен еще в те дни, когда мы жили дома, наверняка не поймет, что я делаю в его башне для наблюдений…

– Но неужели мы теперь почием в праздности? Ведь благодаря опеке твоего отца нам не надо беспокоиться о хлебе насущном.

– Конечно, нет, мой верный Вахид. Мы могли бы просто отправиться в какое-нибудь долгое странствие. Мир так велик, что, думаю, и сотни сотен жизней не хватит, чтобы обойти его.