Избранное

Это-сельсоветчики из нескольких кишлаков. Остерегаясь басмачей, они соединились в отряд, чтобы вместе проскочить на заставу. Издали узнав Закирбая, они решили, что мы басмачи, но нас было меньше, и они рискнули подъехать к краю террасы. Тут они разглядели Юдина, меня и Зауэрмана и вот ради нас решились подъехать вплотную.

Один за другим,все приветливо жали нам руки, расспрашивали нас и радовались, что мы живы. С Закирбаем и нашими спутниками-это бросилось мне в глаза — разговаривали холодно, отрывисто, враждебно.

Мы совещались. На заставу сегодня они не едут: боятся.

— Поедем в Ак-Босогу ночевать, — сказали они и звали нас с собою. Юдин предложил им ехать с нами в зимовку. Они отказались. Один из них отвел меня в сторону и, коверкая русский язык, зашептал мне:

— Закирбай собака! Все, который с тобой пришел,- басмач, джуда, плохой басмач. С ним начивал будишь-твой голова его резал будит. Подем мист Ак-Босога спать. Басмач прихадыл-мой стрылят будит,-и он приоткрыл халат, надетый поверх пиджака: из кармаиа торчал маленький браунинг.

— А всего у вас оружия много? — спросил я.

— Иок. Совсем кичик,-мало. Мало-мало. Рыволва адын, три русски мултук.

Ехать с ними в Ак-Босогу казалось мне естественным. Переночуем с ними-с ними спокойней, а завтра на рассвете вместе двинемся на заставу. Может быть, к утру и отряд подоспеет.

— Ну, садитесь!… Едем!-кричит мне уже с лошади Юдин.

— В Ак-Босогу?

— Нет… в зимовку.

— Почему в зимовку? Все, что ли, туда решили?

— Нет, только мы… Они-в Ак-Босогу… Ну, едем же… скоро стемнеет.

Я не понимаю Юдина. Я не согласен с ним. Глупо разделяться и не воспользоваться таким случаем! Вскакиваю на свою неоседланную лошадь, хочу объясниться с Юдиным, но он уже скачет с Закирбаем я прочими.

Сельсоветчики топчутся на лошадях.

Зауэрман подъезжает ко мне и взволнованно говорит:

— Я не поеду в зимовку. Ехать туда-безумие. Я с этими в Ак-Босогу.

Надо решать мгновенно. Я злюсь на Юдина, однако не без причин же он делает такой выбор. А!… Поеду. Не разлучаться же с ним напоследок! Будь что будет, но вместе… Протягиваю руку Зауэрману.

— А я все-таки в зимовку… Нехорошо разделяться.

Прощаюсь с ним и с сельсоветчиками, галопом-вдогонку Юдину. Один из сельсоветчиков догоняет меня и еще раз уговаривает ехать с ними. На вопрос о том, почему они сами не хотят переночевать в зимовке, отвечает:

— Плохой мист… Джуда плохой адамляр… Кишлак ночь басмач приходил, твой резал будит…

Понимаю: «Плохое место, очень плохие люди»… Дескать, ночью нас резать будут!

Догнав Юдина, обрушиваюсь на него вопросами, и он урезонивает меня:

— Как вы не понимаете? У нас же это единственный выбор. Они же ненавидят друг друга. Конечно, нам лучше ехать с сельсоветчиками. Но у Закирбая сейчас вся ставка на то, что спасает нас именно он. Если бы мы от него уехали-ему терять нечего. Вышло бы, что не он нас вызволил, а сельсоветчики. Он опять бы собрал басмачей и напал на нас ночью в Ак-Босоге. Он же видел, что у тех всего три ружья. Или завтра устроил бы засаду. Словом, нас бы он отсюда живыми не выпустил. Он играет на нашем спасении, боится своих, было бы глупо выбить почву из-под его ног. Нос утереть ему мы всегда успеем, только бы выбраться. А кроме того… Если бы нам пришлось бежать… Из Ак-Босоги, сами знаете, — через этот снежный хребет не убежишь… А отсюда до заставы можно в один день добраться… И если б случилось что, все равно сельсоветчики нас не спасли бы-с тремя-то их ружьями…

Закирбай подъезжает вплотную, мы умолкаем. Правильна ли логика Юдина? Пожалуй, да. Впрочем, есть поговорка: «Если б знал, где упал, так соломки бы подостлал». Мне надоело тревожиться.

Едем. Небо пылает. Лошади фыркают и сопят.

Глава десятая ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ В ПЛЕНУ 1

Сложенный из самана двор. Простая конюшня. Заводим туда лошадей. Мазанка. Дверь на замке. Обычная ниша-каменная веранда. Глиняный пол. Очаг у боковой стенки. В таких лачугах киргизы проводят зиму, держа при себе весь скот. Потому и называются эти лачуги «зимовками». Весной, переходя на кочевье, они оставляют их пустыми. И сейчас здесь голо и пусто. Над зимовкой, по склону горы, вьется тонкий ручей. Впереди-широкая лощина урочища Кичик-Каракол. Налево, направо и назад-высокие и крутые вершины. Ориентируюсь и соображают за северной вершиной, километров… ну, пять отсюда, должно быть ущелье Куртагата,-то самое, в котором главные силы банды. Это плохо. Если кто-нибудь из банды случайно поднимется на вершину горы, мы будем замечены. Оба, Закирбай и Тахтарбай, нет-нет да и взглянут на эту вершину. Впрочем, сейчас закат, и оба они, повернувшись лицом к закату, истово молятся. Молятся очень усердно — видно, от аллаха им многое нужно. На маленькой киргизской лошаденке мелкой рысцою к нам приближается Зауэрман. Подъезжает. Он вовсе изнервничался. Лицо отчаянное, губы дрожат.

— Что же вы, передумали?

— Да, вот с ними остался, нехорошо стало. Решил ночевать с вами. А только думаю, не к добру это…

— Что не к добру?

— Да чего говорить… Кончат нас этой ночью! Думаю только-лучше подыхать с вами, чем одному.