Избранное

Каменная лачуга на пяди ровной земли. Брошенная летовка — последнее человеческое жилище. Теперь никто в мире не знает, где мы. Десятиверстная карта пустует… На ней нет ничего: ни этой летовки, ни кишлака, который мы миновали сегодня, ни даже Бадом-Дары. Здесь не был ни один исследователь, и на карте значится: «Пути нанесены по расспросным сведениям». Найдем ли мы ляджуар? Не миф ли все это? Одна из легенд, подобных легендам о дэвах, о пир-палавонах, о золотых всадниках, спустившихся по солнечному лучу, о яшиль-кульских драконах, о светящейся ночью и днем ранг-кульской пещере… Половина жителей этой страны еще верит в них. Я вспоминаю образчик Дустдора. А что, если он из Афганистана? Он мог пройти через сотню рук, мало ли что могли о нем наплести!

Мы в летовке. В ней старый помет и соломенная труха. Хана-так называется здесь клещ, укус которого смертелен. Сидя на камне в летовке, Юдин спрашивает:

— А здесь ханы нет?

Зикрак, показывая на соломенную труху, заваливающую земляной пол, говорит утешающим тоном:

— Есть… Много…

Мы по щиколотку в трухе, в которой роются, переползая с места на место, сотни наших смертей. Тот из нас, кого хоть одна коснется,-никогда не уйдет отсюда. В его глазах Памир закружится медленным, последним туманом. А остальные вынесут его из лачуги и навалят на него груду острых камней…

Впрочем, нам уже все равно. Памир умеет учить безразличию. Мы утомлены. Мы хотим есть…

Ужин готов. Маслов посылает за водой Хувак-бека. Тот не двигается и, смеясь, говорит:

— Я больной.

— Ты больной, о твой лоб можно годовалого поросенка убить!

За ужином Маслов не дает Хувак-беку есть-ты, мол, больной. Потом дал. Хувак-бек ест до отвала, Маслов накладывает еще. Тот больше не может. Маслов деловито ругается.

— Ешь, а то не пустят тебя туда…

— Куда?

— В рай не пустят.

— Его и так не пустят! — вмешивается Хабаков.

— Почему?

— Туда с партбилетом не пускают! Вот тебя, Егор Петрович, пустят.

— Ни чертовой матери меня не пустят.

— Почему?

— Туда старослужащих тоже не пущают.

Дождь прошел, и снова собирается дождь. Лошади понуро стоят у летовки. Маслов толкает под бок Зикрака, кивнув в сторону Хувак-бека:

— Спроси его, дождик будет сегодня?

Зикрак переводит ответ Хувак-бека:

— На других не будет, на тебя будет.

Хувак-бек что-то возбужденно говорит, отчаянно жестикулируя., Маслов слушает, слушает, клонит голову набок, потом, безнадежно махнув рукой:

— Ни черта не понимаю в ихнем языке.

— А ты выучи, — язвит Хабаков.

— А мне не надо, потому больше я сюда не поеду… если живым выберусь.

Уже четвертый год твердит это Маслов и четвертый год подряд ездит с экспедициями на Памир.

Босиком, в белом глиме -халате, подпоясанном красною тряпкой, надетом на голое тело, голубоглазый щугнанец приводит овцу из Бадом-кишлака. Ее заказал Зикрак. Высыпаю серебро на ладонь шугнанца. Он доволен, смеется, что-то говорит-не пойму.

Глядя в единственную дыру, заменяющую в летовке дверь, вижу возню шугнанцев, нож, вспарывающий горло овцы, струйку крови, а за ней ползающие по долине и по горам облака. Они рвутся, открывая иззубренный скалистый гребень хребта, с висячими ледниками и снегами, тот гребень, где месторождение ляджуара и куда мы завтра пойдем.

11

Налево от летовки-разрушенная башенка из массивных осколков камней. Зикрак говорит, что шугнанцы построили эту караульную башню, когда была война с сиахпушами. Он выпрямляется и, как полководец, как Искандар-зюль-Карнайн, гордообводит скалы рукой:

— Вот тут наши стояли, а вот там, внизу, — видишь, скала похожа на морду яка? -они. Мы кричали им: «Уходите в вашу страну». А они отвечали нам: «Мы пришли сюда взять ляджуар. Нас так много, что, если все мы плюнем зараз, ваша страна потонет». Тогда наши, шугнанцы, сворачивали большие камни и, знаешь, рафик, делали так: под большой камень подложат маленький и к маленькому аркан привяжут. Если дернуть аркан, маленький выскочит, большой вниз летит. Один летит-значит, сто сразу летят. Хорошо убивали мы сиахпушей! А они правду сказали: много их было. Очень много. Плохо нам приходилось… Скажи, ты знаешь, почему ляджуар синий, если столько крови от него было? Вот лал… Ты лал-и-бадахшон видел? Тоже много крови было из-за него. Он обливался кровью, и, говорят старики, потому он красный. А ляджуар синим остался. Почему?

Я не знаю, почему рубин красный, а ляджуар синий. Зикрак говорлив сегодня. Он дразнит меня своими легендами. И чтоб хоть чем-нибудь ему отплатить, легенды начинаю рассказывать я.