Она заговаривала об этом и в метро, и в электричке — уже на пути к нам, в Лукино. Я вспомнил нашу встречу с Максимом по пути с Кавказа. Нас с женой он не узнал, хотя мы не виделись всего двадцать дней. Мы были страшно огорчены. Жена давала клятвенное обещание — никогда не расставаться с сыном… Теперь я вспоминал это и волновался вместе с бабушкой. Максим был ей и дедушке Пете теперь ближе всех нас…
Добрались до квартиры. Суета встречи. Бабушка Груня разговаривает со свахой, а сама, вижу, ждет не дождется встречи с внуком.
А он только что проснулся. Стоит в кроватке в своей байковой рубашке, кулачками протирает глаза.
Бабушка Груня вошла к нему. Максим спросонья секунды две молчал. А потом расплылся в улыбке и протяжно сказал:
— Ба-ба! Ба-а-ба!..
«Что ж ты так долго не приходила?!» — слышалось в голосе. И, как полгода назад, выставил ей ладошки для поцелуев.
А бабушка Груня схватила внука на руки, прижала его к себе, ходила по комнате и твердила только одно слово:
— Признал!.. Признал!.. Признал!..
Сидят на диване бабушка Груня и Максимка. Рассматривают картинки в какой-то книжке о животных. Вот нарисован медведь с поднятой лапой.
— Шо это он говорит? — спрашивает бабушка.
— Па-апа! Пиивет! — сразу отвечает внук.
Гуляем вечером. С железным лязгом проносятся поезда, гудят автобусы по шоссе у кладбища. Максим не обращает на них внимания. Это уже привычно.
Неожиданно с церквушки: бом-бом. Вечерний звон.
Максим засуетился у меня на руках, повернулся на звон.
— Бом, бом, мальчик, — говорю я.
Повторять встречные звуки стало обычным. Максим изображает их вслед за мной. Но мне они хорошо знакомы, и я порой, как и на этот раз, воспроизвожу звук машинально. Бом-бом вообще.
Максим повторил вслед за мной не тотчас. Вслушался, а потом:
— Мбо-о-ом… Мбо-о-оммм!..
Очень точно. Тут и протяжность звука. И наплыв одного взрывающегося удара колокола на затихающий другой. Настоящий звон.
Бабушка Наташа часто думает вслух. Вот она садится за стол, раскрывает журнал, надевает очки. Читать собирается, а сама рассуждает:
— Что-то мне нехорошо. Болит под лопаткой. Сердце, наверное. На погоду. Сейчас выпью корвалолу. И все. Перестанет.
Она встает из-за стола.
— Где же мой корвалол? В серванте или в тумбочке? Сейчас найду и выпью…
Она всегда прячет свое лекарство, забывает, куда прячет, долго ищет его, находит наконец и пьет.
Максим затаил дыхание и следит за бабушкой.
А вечером с работы приходит мама Люда. Усталая-усталая. Максим не дает ей присесть, тянет за руку к дивану или к этажерке.
— Мапишка, подожди, — говорит она и освобождается от Максима. — Мне нехорошо.
Максимка заглядывает матери в глаза и бежит на кухню к бабушке.
— Баба, нади кававов! Нади кававов!
Кончилось лето. Дачники с ребятишками уехали в Москву. Соседской шестилетней девочке Тане стало скучно. Теперь она чаще вертится возле нашего крыльца и ждет — когда Максимка выйдет на улицу.
Танина мать ругает дочь за это. Она на нас почему-то сердится и не разрешает дочке играть с Максимом. Когда мать дома и следит за Таней из окна, Таня сторонится Максимки. Сегодня девочка забыла строгий наказ и гуляла с Максимкой до самого обеда.
Шел снежок. Дети лепили снежную бабу, катали друг друга па санках. Обоим было весело и хорошо. Вместе они отправились и на обед.
Но когда я отряхивал сына на террасе, вдруг за стенкой раздался гневный голос Таниной матери:
— Кому я говорила, не подходи к нему! Кому!..
И послышались шлепки.
Я поспешил увести сына в дом.
А вечером мы снова вышли гулять и встретились с Таней. Она опять подбежала к Максимке. За ней подошла и бабушка ее. Она, может быть, тоже сердилась на нас, но играть с Максимом Тане разрешала.
Максим повернулся к девочке и неожиданно сказал:
— Уди, Таня. Уди. Мама тебя угать будет.
Я опешил. И Танина бабушка смутилась и ничего не сказала.
Что тут скажешь?
Летом у соседей жил дачник Дима. Он был рыжий, веснушчатый и подвижный — как ртуть. Был он постарше Максима месяцев на восемь. Сперва Максим с ним подружился. Ходил следом. Играл с ним в песке. Отдавал ему свои игрушки. А потом Дима все испортил.
То он отнимал велосипед у сына. То предлагал ему грузовик, а когда Максим протягивал руку, чтобы взять машину, Дима вместе с машиной убегал. Раз пять в день Максим плакал от Димкиных проказ.
И он невзлюбил Диму. Стоило Диме появиться рядом — Максим просился на руки или тянул меня за полу пиджака куда-нибудь подальше от обидчика.
Максимкину нелюбовь к Диме решила использовать мама. Когда сын не хотел что-нибудь есть, мама говорила: «Не хочешь — отдам Диме». И Максим тут же все съедал.
Как-то мама предложила сыну бутерброд. Максим отвел мамину руку и сказал:
— Отдать Диме…
Сколько мама ни билась — так и не взял бутерброд.
— Неть, отдать Диме…
А сам лукаво щурил глаза. Где он, Дима? Хватит обманывать, мама!
Шла зима. Максиму купили первые валенки. Попались сразу и калоши на них.
Максим пришел в восторг. Валенки точно на его ногу и катаны. И калоши так привлекательно сверкают.