Избранное

Однажды я отправился покататься на лыжах. Кружила легкая метелица. Я прошел мимо дач Федина, Пастернака, Вс. Иванова, спустился к «святому» колодцу, перешел Сетунь и поднялся на противоположный бугор ложбины.

Здесь был трамплин, и мы часто прыгали с него.

Было тихо и пустынно. Я скатился несколько раз с горы, потом поднялся на нее и, опершись грудью на палки, стоял и смотрел на кружащийся в вихре снег, — на него можно смотреть неустанно, как на огонь.

И вдруг в порыве ветра донесся крик:

— Я-а-а-а!.. стя-а-а-а!..

Я огляделся — нигде никого.

Но опять то глуше, то отчетливее:

— Ось-тя-а!

И, наконец, ясно:

— Кос-тя-а-а!

Я повернулся точно на крик и увидел сверху через кустарник вдоль Сетуни — на задах фадеевской дачной усадьбы — его, Александра Александровича, в белом полушубке, а рядом с ним еще фигурку, «заснеженную, как рукавичка». Наверное, это была его жена. Он махал рукой в мою сторону и кричал: «Кос-тя-а!» Вероятно, он думал, что это катается Константин Симонов, — он жил на даче, возле переделкинской церкви.

Я сложил рупором ладони и крикнул Фадееву: «Это не Костя!» Видимо, ветер донес мои слова, и Александр Александрович перестал кричать, но стал показывать рукой, чтоб я скатился с горы.

Я оттолкнулся палками и полетел вниз через трамплин. Поднялся на гору и снова увидел, как Фадеев замахал рукой — дескать, давай еще раз. Он повернулся к спутнице и показывал на меня — смотри, как будет прыгать.

По просьбе Александра Александровича я съехал с горы через трамплин дважды.

Он поднял над головой сцепленные руки — поблагодарил.

Потом я увидел, как он подбежал к дереву, толкнул его, и на голову спутницы обрушилось облако снега.

Я мысленно услышал их смех.

А ему тогда оставалось жизни чуть больше трех лет.

14

«…ведь  и м е н н о  п и с а н и е м  я смогу наибольшую пользу принести партии…

…Сколько ни думаю над этим, прихожу к выводу, что  м н е  н у ж н о  в о в с е,  н а  г о д,  н а  д в а,  у е х а т ь  и з  М о с к в ы… и вообще больше жить в провинции, больше смотреть, больше участвовать в строительной работе, преобразующей страну. Но как это сделать? Я знаю, что вся наша организация будет решительно против моего отъезда. АПО ЦК, вероятно, тоже будет против такого  д л и т е л ь н о г о  отъезда. С другой стороны, не встречусь ли я в провинции с меньшим  п о н и м а н и е м  значения моей писательской работы (помните, как относились к писателю на Северном Кавказе все, кроме Вас и Микояна), не получится ли так, что меня чрезмерно нагрузят там чем-нибудь посторонним? Когда Вас уже не было на Северном Кавказе и я работал в отделе печати крайкома, меня выдвинули еще редактором «Советского Юга». Я, мотивируя тем, что я пишу роман («Разгром»), просил не давать этой добавочной нагрузки, но Чудов стал кричать, что ежели партия потребует, то можно и «бросить романы». Как будто я писал себе в забаву! Как будто на место писателя так же легко найти заместителя, как на место редактора! Обо всем этом я хочу посоветоваться с Вами…»

Из письма А. Фадеева Р. С. Землячке (1929).

15

Последняя моя студенческая зима в Переделкине. Почти каждый день метели.

Поздно вечером, около полуночи, я вышел побродить по городку писателей. Снежные рои вились вокруг высоких фонарей на улице Горького. Дорожные колеи присыпало. Ели на усадьбах, в затишке, стояли тихие и загадочные.

Я прошелся по улице к Мичуринцу. Повернул обратно. Напротив бывшей дачи Паустовского, метрах в полусотне, с поляны на улицу вышел мужчина. В высоких валенках, в полушубке с поднятым воротником, в снегу. Вышел на улицу и медленно пошел впереди меня. Я шел быстрее, стал догонять его и узнал Фадеева.