Избранное

— Я ничего не забыл, Зинаида Игнатьевна. Но вы должны понять, что это сильнее меня. — Он крепко взял ее под руку и, сам не понимая, как это произошло, коснулся губами ее щеки.

Зинаида строго взглянула на него, высвободила руку и быстро пошла от него. Гарбер ее догнал.

— Не сердитесь. Клянусь вам, я сам не понимаю, как это вышло. Вы не должны сердиться. — Он преградил ей дорогу: — Я не сойду с места, пока вы меня не простите.

— Хорошо, но обещайте, что не станете больше встречать меня и провожать.

— Я не обещал вам этого вчера и не могу обещать сегодня. Как вы не поймете, что это зависит не от меня.

— А от кого?

Александр не мог понять, к чему она спрашивает, уж не хочет ли, чтобы он сам ей ответил? И хотя он чувствовал, что ей хотелось бы услышать это от него, не осмелился ничего сказать.

— Так договорились?

— Зинаида Игнатьевна, я ведь уже сказал вам, что от меня это не зависит. — Гарбер ненадолго замолчал. — Хотите знать, от кого? — И к собственному удивлению выпалил: — От вас.

То, что она услышала, для Зинаиды оказалось не такой уж большой неожиданностью, чтобы не удалось ей скрыть своей растерянности. Эта игра, которую он, вероятно, собирается с ней вести, такая детская и наивная. Он ведь не юноша, чтобы не понимать, как все глупо. За кого он ее принимает, что ходит за ней, позволяет себе такое, чего Борис Борисович даже перед отъездом себе не позволил. Тот при прощании просто поцеловал ее в лоб, а этот… Удивительно, как он еще не сказал, что любит ее. Какой по счету женщиной, кому он объяснился в любви, была бы она у него? Он, конечно, уверен, что все женщины гордились и были счастливы, что объяснялся им в любви такой красивый и образованный молодой человек. Гарбер действительно выглядит еще очень молодо. Но напал не на такую, кто даст себя обмануть, кого можно ослепить. Если завтра после работы она снова застанет его у ворот, то скажет ему все. Но чем больше, идя рядом со своим провожатым, Зинаида думала об этом, тем меньше в это верила. Улыбка в его глазах мешала ей так думать о нем. Она у него чиста и невинна, как у ребенка, когда тот пробуждается ото сна и вновь видит перед собой мир.

— О чем вы так задумались? — спросил Гарбер и опять, словно перед тем ничего не случилось, взял ее под руку.

По телу ее будто пронесся электрический ток, и это еще больше испугало ее. Зинаида решительно, как и раньше, высвободила руку и остановилась.

— Спокойной ночи. Дальше провожать меня не нужно.

— Вчера вы тоже остановились на этом же месте и не позволили мне идти дальше.

— Не помню, было ли это на том же месте, только помню, что вы не послушались.

— А что будет, если я и сегодня не послушаюсь?

— Хотите со мной поссориться?

Сказала она чересчур серьезно, и, хотя принять это за шутку было трудно, он все же рассмеялся.

— Не понимаю, чему вы смеетесь? — она нахмурилась. — Говорю вам совершенно серьезно. Если не хотите поссориться, перестаньте за мной ходить. Чтобы я не видела вас поджидающим меня у ворот. Я запрещаю вам!

— Это приказ?

— Как хотите, так и понимайте.

— Слушаюсь! — Гарбер стал по-военному во фрунт, руки по швам вытянул с таким видом, будто на самом деле принимает ее слова за приказ и подчиняется. — Больше у ворот вы меня не увидите.

— Ни у ворот, и нигде больше. — Старалась она говорить все так же строго.

— Слушаюсь. — По голосу его трудно было поверить, что он способен нарушить слово. — Обещаю выполнять все ваши приказы, но лишь после того, как напишу ваш портрет.

— Не понимаю, зачем вам это нужно, тем паче что вчера вы сами сказали, что уже написали его.

— Это не совсем так. Я только начал, сделал лишь набросок, и в том, насколько я знаю, вы могли сегодня убедиться. Мой сосед сказал, что на утреннем обходе, когда вы были в нашей палате, показал вам альбом.

— Я не очень-то приглядывалась и не могу сказать о своем впечатлении. Есть сходство, даже большое, я бы сказала, но глаза на портрете не мои. Очень красивые глаза, но не мои.

— Они и не могут быть вашими, ведь я рисовал их по памяти. Я научился рисовать по памяти чуть ли не все, что запоминал. Но я редко брался писать по памяти портрет человека, даже если знаком с ним давно, ибо знаю заранее, что глаза будут не его, похожие, но не его. В них видна будет душа человека, но не того, кого я нарисовал, как то случилось и с вашим портретом. И я его разорвал.

— Зачем вы это сделали? — чуть не крикнула она.

— Я напишу ваш портрет маслом. Не по памяти. Я должен видеть перед собой ваши глаза, иначе не смогу добраться до глубинного источника света, который придает им такое сияние. Путь к нему тяжел и долог. За один-два раза его не проделаешь. Вам придется, сами понимаете, позировать не один раз. — И словно Гарбер уже получил ее согласие, он повел ее к садику, находившемуся в стороне от улицы, недалеко от дома, где жила Зинаида. — Я здесь сегодня уже был. Не люблю, когда во время работы стоят у меня за спиной и заглядывают. Здесь, как я заметил, и днем и вечером народу мало и тихо. Когда вы завтра кончаете работать?