Избранное

— Вспомните эпизод, где Матвей Гаврилович ведет свою роту через Днепр. Такого человека невозможно испугать. И если он молчал, то только потому, что верил, а тот, кто верит, оправдывает все, даже не понимая подчас, ради чего оно совершается.

— Но были ведь такие, что не верили, а молчали.

— Были, конечно, были. Я и таких знаю. Но мне хочется рассказать о тех, кто не молчал.

— Где вы встречали таких?

— Встречал! — вырвалось у Алика, и все в зале оглянулись на него. И тут он вдруг увидел Шеву с Борисом. Они сидели в одном из первых рядов. Алик уже не слышал, о чем говорил Даниил. Его сейчас занимало лишь одно — заметили ли его Борис и Шева. Никого он, кроме них, в переполненном зале уже не видел. Следил за каждым их движением, вздрагивал, когда Борис нагибался к ней. Алик все ждал, чтобы они оглянулись. Его не удивляло, что встретил их здесь, — кто-то мог их провести сюда так же, как Даниил провел его. Но как он их сразу не заметил? Вдруг ему пришло в голову, что от того, о чем говорят здесь сегодня, зависит, придет ли послезавтра Шева на вокзал. О чем это говорит Даниил, что стало так тихо? Слышно, кажется, как свет переливается в многоламповой хрустальной люстре. О каком это заборе вдруг заговорил Даниил? Не о том ли высоком заборе, что вокруг особняка известного скульптора, заборе, на который указал тогда Вадим Тимофеевич Вечеря? Но какое это имеет отношение к холодной весенней ночи в пору гражданской войны, о чем вдруг начал рассказывать Даниил? Алик стал вслушиваться.

Шева низко склонила голову к Борису, и это помешало Алику слушать рассказ Даниила о том, как в гражданскую войну на какой-то станции красноармейцы взяли к себе в эшелон людей, бежавших от погрома. Теперь Алик уже не пропускал ни слова. Из этого эшелона в большом городе высадилась вдова с тремя детьми — мол мала меньше. Все добро, оставшееся у нее после погрома, состояло из темно-зеленой плюшевой скатерти с двумя вышитыми на ней львами. Взяла она эту скатерть и выменяла ее у мельника на муку. Больше у вдовы ничего не было. Голод отнял у нее одного ребенка, второй лежал в больнице, на старшем, шестилетнем мальчике от недоедания уже просвечивала кожа. И тогда вдова опять отправилась к мельнику. Просила сжалиться над ней — дать заработать немного муки, чтобы спасти ребенка. Мельник ответил, что она не единственная в городе, а всем помочь он не может, ему, дескать, тоже никто не помогает.

Даниил пододвинул ближе к себе микрофон.

— В том городе жил известный русский писатель. Сторож мельницы посоветовал вдове обратиться к этому человеку, и в тот же день она была у него. Его дом не был обнесен высокой оградой, у ворот не было охраны. Когда к нему звонили, он сам снимал телефонную трубку, на письма отвечал сам. Большой русский писатель сам открыл ей дверь, ввел в дом, а выслушав, отправился с ней на синагогальный двор, где мыкался ее мальчуган, и отвел его в детский дом. Он, разумеется, не мог предвидеть, что из этого мальчугана когда-нибудь вырастет писатель, — и Даниил назвал псевдоним своего отца.

— Когда много лет спустя среди ночи пришли и увели шестнадцатилетнего внука, единственного ребенка ее погибшего сына, писателя, — Даниил рассказывал о себе в третьем лице, — бабушка прежде всего пришла туда, откуда сын ушел на войну. Мать писателя пришла сюда к одному из писателей, излить свое сердце, просить, чтобы он узнал, где следует, — может, ему скажут, за что у нее отняли внука. Но едва она сказала, зачем пришла, ей сразу же ответили, что тот, к кому она хочет обратиться, принимает редко. Сколько она потом ни звонила, ей каждый раз отвечали, что его нет или что он на заседании. Тогда она стала приходить сюда, надеясь подстеречь его. Однажды, стоя у мраморной доски, на которой высечено и имя ее погибшего сына, она увидела того, кого искала, но подойти к нему не смогла — кто-то из окружавших его остановил старушку, прежде чем она успела вымолвить слово.

— О ком это он?

Алик оглянулся. Тот, кто спрашивал только что у соседа, обратился к Алику:

— Может, вы знаете, о ком он рассказывает?

— Назовите фамилию! — раздались голоса в зале.

— Разве это важно? Могу только сказать, что писатель, о котором я рассказываю, сердечный, кристально честный человек. Я сейчас кончаю.

— Пожалуйста, пожалуйста, — председатель отодвинул от себя звонок.