Избранное

У Жильцовых юное поколение увлекалось радио и электроникой. Один из внуков загорелся поставить на «Запорожец» противоугонную систему собственной конструкции. Мальчишка показал Жильцову запоминающее устройство — крохотная коробочка, а в ней яркие, разноцветные шарики, палочки, трубочки. Пестрая электроника запоминала любой шестизначный пароль, а Жильцов путал, нажимал не те цифры — «Запорожец» не узнавал хозяина, орал как резаный. Пришлось записывать пароль на бумажку, носить в кармане вместе с водительскими правами. Жильцов понял разницу между несовершенной памятью человека и запоминающей техникой. Человек умудряется забывать многое дельное и полезное — зато хранит в памяти и вызывает не ко времени многое такое, что причиняет боль. Значит, к умным шарикам человеческой памяти тянутся проводки от совести и души, и по этим проводкам посылаются приказы.

Налюбовавшись фольговыми пластинками, отец собрал их стопочкой, уложил в упаковку.

— Сегодня бы и начали принимать, — посоветовал Жильцов.

— Мне не к спеху, — отец прищурился. — Боишься, что опять ночью побужу? Не бойсь, за батюшкой не пошлю… Он сильно обиделся?

— Было. Но высказался, что обидящим бог судия. И денег не взял. Принципиальный…

— Зря я его побеспокоил. Припекло очень. А что худое сделал — не воротишь. — Отец слабо приподнялся, поглядел, что за окном. — Светло еще, лампу погаси.

Жильцов выключил лампу, переставил на комод, помог отцу лечь повыше.

— Теперь окошко открой, — попросил отец. — Мать меня закупорила, боится простудить.

Жильцов открыл обе створки небольшого окошка. В новых пристройках окна сделали гораздо больше и светлей. Жильцов и старикам предлагал пошире прорубить проемы, вставить новые рамы, но согласия не получил.

С давно не тревоженных рам посыпались за окно краска и замазка. Из сада плеснуло вечерней свежестью, запахом смородиновых листьев. Кусты с редкими веточками ягод, уцелевшими от набегов ребятни, росли под самыми окнами. Жильцову показалось, что в смородине кто-то притаился, давится со смеху. Девчонки, — любимое их место для секретных разговоров.

Он вернулся к отцу, поправил одеяло, ненароком коснувшись колючего подбородка.

— Давайте я вас, папа, побрею.

— Не надо, посиди, — сказал отец.

Они сидели молча. За окном в смородине послышалась возня, захлебывающийся смех.

— С чего это их так разобрало? — вслух удивился Жильцов. — Даже пристанывают со смеху. Ей-богу, они про мальчишек шепчутся. И когда успели вырасти?

Он не знал, о чем сейчас нужно говорить с отцом. Вернее, знал, о чем сейчас не надо говорить. Когда люди живут рядом долгую жизнь, у них не часто появляется необходимость вырешить главные вопросы бытия. Обычно обмениваются мнениями о менее существенном, а главное ощутимо постоянно, оно — ствол, от которого все исходит.

Жильцову почему-то вспомнился разговор в поезде. Сцепились, как олени рогами, на всю дорогу двое попутчиков: молодой парнишка из ПТУ и самоуверенный дядя с какими-то преувеличенными чертами лица — крупным глянцевым носом, выкаченными глазами, разбухшим ртом. С чего-то обоим занадобилось выяснить в пути главнейшие пункты отношения к жизни. Дядя с крупным носом стал доказывать, будто все люди отбирают друг у друга минуты, часы, дни и годы жизни. Делается это незаметно, но систематически, с помощью разных мелких и больших обид. Каждый будто бы начинает заниматься с детства укорачиванием чужих жизней, и если сложить все обиды, причиненные человеком другим людям, то будто бы каждый за свой срок пребывания на земле изничтожает одну-другую жизнь.

Жильцов догадывался, что эта хитростная мысль очень важна и дорога самоуверенному дяде — какая-то очень стержневая для него мысль, — нет, не столько мысль, сколько вера, дающая прощение и отпущение всех неблаговидных поступков. Однако в спор с дядей Жильцов не полез. Остерегся, что ли? В молодые годы спор раззадоривает, а Жильцову разговор с таким скользким типом мог и в самом деле укоротить жизнь. Да и не переубедишь его. Только парнишке Жильцов сказал, что он ведет спор с глухим. Парнишка был ершистый и петушистый — приятно поглядеть. Его простота и мальчишеская декламация вместо веских доводов вконец измотали самоуверенного пассажира, заставили выйти из спора. Конечно, он вышел с внутренним чувством превосходства, но, наверное, это служило слабым утешением. Парнишка торжествовал, простодушно считая себя победителем в словесном поединке, а не в том — неизмеримо более значительном, — в чем он на самом деле взял верх.

«При любом споре не словами побеждают», — думал Жильцов уже не о парнишке и носатом, а об отце и старом священнике.

За окном догорал вечерний свет неба, не достающий в глубь комнат. В кустах по-прежнему гомонили девчонки. Отец лежал с закрытыми глазами, не спал, слушал. Жильцов долгим, запоминающим взглядом ласкал худое, утонувшее в подушке лицо.

— Василия дождусь, — упрямо сказал отец. — Дождусь, тогда пускай…