Избранное

— Поддел меня. Здорово, — захохотал Кляко во весь голос, безуспешно пытаясь отделаться от какого-то неприятного чувства, которое он не мог определить. Он ведь знал, что Лукан курит, знал также, почему тот отпирается. «Остроумно! Остроумно и вдобавок унизительно. Как же: я солдат, вы офицер, между нами нет ничего общего. И катитесь куда подальше».

— Громко не смейтесь, пан поручик. Начальник караула капрал Матей, приказал соблюдать тишину.

— Значит, капрал Матей приказал соблюдать тишину…

— Полную тишину.

— А ему кто приказал, рядовой Лукан?

— Может, и вы, но меня это не касается.

— Странно.

Поручик знал, что капрал Матей для этих Луканов обыкновенный офицерский прихвостень, но сейчас, каков бы он ни был, он частица солдатской массы и потому важнее, чем поручик Кляко, который не принадлежит к солдатской массе, а принадлежит к тем самым офицерам, что затеяли войну и гонят ребят второй батареи куда-то к черту на рога.

— Чего тут странного? — переспросил Лукан и сейчас же ответил: — Ничего странного тут нет.

— Ничего, конечно, ничего…

Кляко разозлился, у него зачесалась рука — хотелось что-то сделать, поставить солдата на место. Сунув руку в карман, он встряхнул спичечный коробок.

— На открытом месте и на передовой курение запрещено. За-пре-ще-но!

— Приказ начальника караула, капрала Матея, — закончил Кляко и подождал, пока догорит спичка.

— Нет, такого приказа он не давал. Нас этому учили, и потому такие приказы никому не нужны.

У солдата дрожал голос, как и у Кляко.

— «Никому такие приказы не нужны…» Ты мне наставления не читай! Ты что, солдат или учитель?

Кляко выдохнул дым прямо в лицо Лукану, понимая, что это небезопасно.

Солдат молчал.

Они зашли слишком далеко, надо было кончать. Часовой отступил в глубину темного двора, а у Кляко остался единственный путь — на улицу. Что произошло? Ничего. Обычный спор из-за немецкого курева.

— Труха паршивая! — выругался Кляко и отшвырнул сигарету.

Такие стычки между ним и солдатами были в порядке вещей. Он их не искал, они возникали сами, рождались из невинных пустяков. «Не умею я с ними ладить, старый олух. На свалку пора! Напрасно я осложняю себе жизнь».

Теперь он ругал себя за то, что бросил сигарету. Его знобило от холода. А в комнате тепло, он полеживал бы там под лошадиными попонами. «Никогда я ничего не додумываю. Ничего не додумываю до конца. Как бы сейчас та сигарета пригодилась: я посветил бы ею на циферблат. Нет, двенадцати еще быть не может. Вернуться в помещение?» Он отказался от этой мысли, не хотелось ему идти и во двор, к Лукану. Потом он вспомнил, что по ту сторону улицы, только гораздо правее, устроена коновязь, там стоят шесть лошадей. «Проверю-ка часовых, ничего мне от этого не сделается. Не мое это дело, но надо же убить время».

Он вышел на дорогу и свернул вправо. Но не успел сделать и нескольких шагов, как кто-то рявкнул:

— Halt![6] Пароль!

— Словак!

— Ist gut[7], — проговорил немец, успокаиваясь.

«Совсем позабыл об этих хамах. — И Кляко пошел дальше, он и сам не мог понять, как это он забыл о немцах. — Ничего-то я до конца не додумываю, вот что. Даже пароля не знаю, так и шлепнуть могут. Что мне здесь надо?» Но Кляко чувствовал, что возвращаться не следует. Это вызвало бы подозрения.

Валил снег. Снежинки таяли на лице. Непроглядную тьму подчеркивала цепочка мертвенных огней на юго-востоке. Казалось, они висят над главной улицей какого-то огромного столичного города, где беспрерывно то зажигают, то гасят уличные фонари. Светящиеся шары, таща за собой хвосты искр, взвивались в черную вышину, лопались и падали, рассыпаясь сверкающими осколками. И только над самой землей их поглощал мрак.

Кляко впервые видел эти цепочки мертвенно-бледных огней. В них таилась какая-то неопределенная угроза, и они не походили ни на какие другие огни. Они были сами по себе.

«Они мертвые», — уговаривал себя Кляко, где-то в глубине души упорно не соглашаясь с этим, что втайне радовало его.

Зарницы на юго-востоке.

У-и-и… у-и-и-и… Что-то ворочается в воздухе и свистит. Не плывет и не хлюпает, но именно ворочается и свистит, а теперь вот завыло, и от этого воя поручик Кляко холодеет до мозга костей.

Он упал на дорогу.

Трах… Трррах…

Земля ожила, словно взволнованная речная гладь, что-то застрекотало, будто швейная машинка. А теперь что-то валится. Трещит дерево. Снова треск. Слышны голоса, много голосов. Отчаянный крик. Кричит человек, кричит тот, кого собираются убить, и он об этом знает, и знает, что спасения нет.

Раненый внезапно смолк.

Кляко поднял голову и сплюнул грязь. На зубах захрустело. Правая рука оказалась по локоть в воде. Колени намокли.

У-и-и-и… у-и-и-и…