Избранное

— Перестань реветь, черт возьми! Кому охота тебя слушать? — прикрикнул на него Кляко. — Унтер здесь? Ребята, где каптенармус?

— Я здесь, пан поручик.

— Выдать раненому сто граммов рому.

— Ромом распоряжается командир батареи.

— Не возражайте, пан каптенармус, не то пожалеете. Выдать раненому сто граммов рому. Если через две минуты рому не будет, я вам покажу такое, чего вам и не снилось. Шагом марш!

— Но…

— Не желаю ничего знать! Шагом марш!

Кто-то громко засмеялся.

Раненый перестал стонать.

— Пан поручик! Мне так больно, что я и сам не знаю, что говорю.

— Эх, ты! Сперва обругал, а теперь вроде извиняешься. Так, что ли?

Раненый застонал.

— Ты же самый счастливый человек на батарее, а еще облаял своего командира. Что же это такое, а? Вот возьму и отдам тебя, голубчика, под суд. Тогда как? Но я на тебя того… ясно? Как ты на нас… Госпиталь, сестрички… Столкуешься с какой-нибудь, заживешь как в раю. Они любят, чтобы их обхаживали… Видишь, как я с тобой, не то что ты…

— Вот, пан поручик. Стопка рому.

— На, хлебни.

— Спасибо.

— То-то.

Раненый выпил. Солдаты обступили повозку, чтобы послушать разговор.

— Пора выступать! — послышался в темноте резкий голос.

— Командир идет, — шепнул кто-то Кляко.

— …меня это не касается. Это ваше дело… — приближался сердитый голос.

Тут и Кляко узнал голос Гайнича.

— Четырех коней убило, пан надпоручик. Должен как-то я выпутаться из беды? Да еще два ушли, отвязались незаметно, никак не найдем, — объяснял Гайничу фельдфебель Чилина.

— Забыли, с кем говорите? — оборвал Гайнич.

— С собакой! — произнес кто-то из солдат, черными тенями обступивших повозку с Колесаром.

Раздался смешок.

— Я командир батареи, а вы фельдфебель. Вы отвечаете за лошадей. Ни с чем больше ко мне не приставайте. Выполняйте!

— Слушаюсь!

— Здесь кто-то сказал «собака».

Солдаты отошли, у повозки остался один Кляко.

— Кто-то здесь сказал «собака». Раненый или не раненый, мне все равно. Он пойдет под суд.

Командир пнул ногой колесо. За его спиной выросла тень.

— Признавайтесь! — срывающимся фальцетом закричал Христосик, наклонясь над раненым, и, должно быть, задел его, потому что тот застонал. — Кто это был? Вы? Признавайтесь.

— Ох, ох, я ничего не знаю.

— Он, видите ли, не знает! Вы все тут вдруг стали невинными ягнятами.

Гайнича уже начало сердить, что дело приняло такой оборот. Визгливый голос усердствующего Христосика действовал ему на нервы, но он понимал, что отступать нельзя. Сегодня батарея отправляется на передовую, и любое ослабление дисциплины рискованно. Гайнич одернул Христосика:

— Оставьте его в покое, поручик Кристек. Ребята, даю вам одну минуту. Если виноватый сам не назовется, я возьмусь за первого попавшегося. Пусть — виноват не виноват — перед полевым судом ответит. Времени у нас мало, всего минута. Так-то.

— Слышали? — не унимался Христосик.

— Это я.

— Кто я? Назовитесь.

— Поручик Кляко!

Раненый как-то странно застонал «у-у, у-у» и закашлялся.

— А если я вам не поверю?

— Могу повторить.

— Не надо. С меня достаточно. Солдаты и младшие чины, немедленно выступать! Поручик Кляко, ко мне!

— Выступать! — Из-за спины командира выскочил Христосик и погнал солдат в непроницаемую темноту.

— Поручик Кляко, я вам не верю.

— Весьма сожалею.

— Будь у меня достаточно офицеров, я бы отдал вас под суд, вы предстали бы перед полевым судом.

— Извольте.

— Вы отправитесь на наблюдательный пункт.

— Слушаюсь! Есть отправиться на наблюдательный пункт.

— Я подам рапорт о вашем поведении командиру полка. Вы понимаете, что это значит? Устно или письменно подавать рапорт?

Кляко понимал, что Гайнич куражится над ним, и не хотел доставлять ему этого удовольствия.

— Авиапочтой.

— Вы свободны.

— Слушаю!

Кляко щелкнул каблуками и отдал честь.

— Батарее через двадцать минут к выступлению приготовиться! — скомандовал Гайнич в темноту.

— Выступать через двадцать минут! — повторил Христосик.

— Не визжите, черт вас побери!

Гайнич был раздражен и, нарушая предписания, закурил.

Поднялась суматоха, шум, крики, но все перекрывал бас «лошадиного батьки» фельдфебеля Чилины. Он так и сыпал во все стороны ругательствами и распоряжениями. Этого невысокого бойкого человека солдаты любили, он никого не обижал, не ябедничал. Все охотно выполняли приказы фельдфебеля, покрикивали друг на друга и на лошадей, подражая его голосу, и казалось, что повозки окружают одни Чилины, и все до одного весельчаки.

— Пан поручик, вы молодчина!

Мимо Кляко мелькнула тень и тотчас же растаяла в темноте.

— Пан поручик, посторонитесь, батарея сейчас тронется, — предупредил Чилина, подходя к Кляко, и заговорщически доложил:

— Мертвых придется взять с собой. Здорово придумано? А раненого в госпиталь. Только где мне взять лошадей — никто не скажет! Все упряжки пришлось перетасовать. Четырем коням капут, а два убежали.

— Я их видел, то есть одного видел.

— Да ну?

— На кладбище. Должно, уже подох. Кресты его доконали.

— А второй?

— Откуда мне знать? Убежал, этот, конечно, поумнее всей нашей батареи. На… он на войну, пан фельдфебель.

— Извините!