Избранное

— За садами. Верно, — уже спокойнее сказал Кляко.

— Заходил я и на школьный двор. А ваша сестра всегда кричала пани учительше: «Мам, обходчики пришли! И один спрашивает, — она называла меня «один», — можно ли взять воды. Можно?» — «Можно». — «Берите, да только и нам оставьте». И смеялась. Я накачивал воду, а она смотрела. Она красивая.

— Да, — с гордостью сказал Кляко, но нахмурился. — Ну и что? — Весь этот разговор показался ему неприличным. Какое право имеет Лукан говорить о сестре, что она красивая? Он смял недокуренную сигарету и закурил другую. — Не знаю, правда ли это, я в такие дела не вмешиваюсь, но слышал, что за ней серьезно ухаживает один учитель.

И Кляко бросил на Лукана быстрый пристальный взгляд.

— Какой?

— Это ее дело. Не так ли?

— Конечно.

Лукан слегка смутился, потому что поручик вдруг, как безумный, расхохотался. Но Лукан все понял. Ему и во сне-то не снилось мечтать о сестре поручика, но его рассказ — чистая правда. И разговорился-то он, думая сделать приятное поручику. У него у самого есть братья, и, если кто бы то ни был завел о них речь в этом окопе, Лукан был бы ему благодарен.

Застрекотали пулеметы, и сразу весь фронт ожил.

Что-то зажужжало, прозвенело, ударило… Бумм!

Грохот сливался со вздохами в долине, которая не успевала возвращать эхо. Она отдувалась, пыхтела, вот застонала по-человечьи.

Два немецких солдата в длинных шинелях, заросшие, заляпанные грязью, пробежали по переднему окопу. Страх прижимал их к земле. Один выругался.

— Что-то случилось, — сказал Лукан.

— Да.

Кляко встал и перешел в первую линию окопов. Он не мог спокойно сидеть наедине с солдатом, не зная, что происходит и что ему ответить. Почему солдаты думают, что офицеру все должно быть известно? Откуда ему знать, что значило это звенящее жужжанье, Кляко в жизни такого не слышал.

Ррр… шрр… жж… ши, шш, бумм!

Кляко растянулся в грязи.

— Танки! — Навстречу Кляко бежал надпоручик Гайнич, нагнув голову, как баран. — Будем пристреливать батарею! Где наши? Телефон! Живо!

Рррр… шрр… ж… бумм!

Рев моторов пронизывал до мозга костей. Гайнич навалился на Кляко. Обоих жарко обдало воздушной волной. Передняя стенка окопа осела. В воздухе замелькали листья. Плавно, как осенью, они опускались на землю.

— Где телефон? — взревел Гайнич.

Телефонисты оказались там же, где утром их оставил Кляко. Три скорчившиеся человеческие фигурки, оцепенев от страха, жались друг к другу, будто овцы перед грозой.

— Телефон! Где телефон? Те-ле-фон! — Голос Гайнича перекрыл адский грохот.

Солдат махнул рукой куда-то назад.

— Связь есть, сукины дети? Вы проверили? — Солдаты молчали. Гайнич пустил в ход пинки. — Я вам покажу лодыря праздновать! Чтоб вы сдохли!..

Это были молчуны.

— Господи! — Надпоручик взвыл от изумления, видя, как равнодушно восприняли солдаты его пинки и даже не пошевелились! Тогда он сам подскочил к телефону, стал в грязь на колени и принялся названивать. — Ирена, Ирена! Здесь Петер! Почему вы не отвечаете? — И тут все стихло. Гайнича охватил ужас — Что такое? Что происходит? — Он беспокойно озирался, но так ничего и не прочел на удивленных лицах солдат. — Ничего, ничего, — крикнул он в трубку. — Я разговаривал. Слушайте! Вы меня слушаете?.. Батарее приготовиться к стрельбе! Сообщите об этом поручику Кристеку. Да, приготовиться к бою! Я лично буду вести пристрелку. Все. — И он положил трубку.

— Лично…

— Оставьте при себе свои замечания, поручик! — Взгляд Гайнича упал на молчунов. — Встать, сукины дети, или я вас вышвырну вон! Крысы паршивые, бабы вонючие! — Гайнич вытер лоб и вдруг почувствовал облегчение. Он сел в грязь и, прикрыв глаза, тихонько сказал: — Поручик, достаньте, пожалуйста, карту из планшетки. — И, пока Кляко вынимал карту, спросил: — Почему стало так тихо?

— Не знаю.

— Говорят, тишина на фронте хуже ураганного огня. Вы ничего не чувствуете, поручик?

— Ничего. Вот карта!

— Этот немецкий майор — интеллигентный человек. Он угостил меня коньяком. Жаль, что вас там не было. Почему вы не пришли? Был там и этот обер-лейтенант, с которым у вас вышла стычка. Ему пришлось оправдываться передо мной. Самомнение у него большое. Он просил передать вам, что придет мириться и что эта стычка была неприятным недоразумением. Он просит вас забыть о ней. Полагаю — так и следует сделать.

Кляко тем временем рассматривал лицо Гайнича. Надпоручику было лет двадцать пять, но лицо его, усталое и бледное, казалось старше. Под левым глазом виднелся шрамик, которого Кляко раньше не замечал. Кожа на лбу и на носу была пористая, словно исколотая иглой. Нет, человеческое лицо вблизи вовсе не так уж привлекательно. В уголках рта белела пленка, словно у неоперившегося птенца. Кляко стало мутить.

Молчуны подняли головы. Они все еще сидели скорчившись, не веря тишине. А она все нарастала и чудовищно сгущалась. Они уже жалели о ревущем аде, который их унижал. Уверовав в безопасность места, которое им определил случай, они не шевелились, убежденные, что тут с ними ничего не случится.