Избранное

В кабинете зоологии
Лишь погасит сторож сеет
Дрогнет пальцами холодными
Человеческий скелет.
Темнота и одиночество,
Тишины немой мотив.
В этот миг скелету хочется
Отшвырнуть тугой штатив,
Добежать скорей до шкафа,
Вырвать выломать замок
И схватить, дрожа от страха,
Сердца розовый комок.

Каковы мысли, а?

Были и другие поэты в Обнинске, пишущие не столь изысканно, но искренне зажигательно. Взять Валю Ермакова, его стихотворение «Родине»:

Дельцы безродные оравой
На ласки зарятся твои,
Они сонетом и октавой
Клянутся в жертвенной любви.
И каждый вкрадчив, каждый ловок,
Но ты не девочка, а мать.
И ты умеешь отличать
Любовь от пошленьких уловок.

Не правда ли, уровень гражданственности этого произведения потрясает.

Были и лирики-модернисты, выражающие свои нежные мысли и чувства всего несколькими словами, как например, Костя Гэ. Приведу одно его полнометражное творение о любви:

Он, она
И луна…

Все. Но зато какие чудные вещи – «Лебедянские сады» – выходили из-под пера Ивана Лысцова (впоследствии он первым поднял в центральной прессе тему не самоубийства, а убийства Сергея Есенина):

Словно лебеди на долы Лебедяни
Прилетали по уходу холодов.
Это в пене лепестковой лепетали
Хороводы нахоложенных садов.

Мастерски отточенная аллитерация тех стихов создает, как вы, вероятно, чувствуете сами, прямо-таки физическое ощущение пребывания в цветущем яблоневом саду.

У меня сохранились листы-рефераты кандидатских диссертаций молодых ученых химиков с замысловатыми названиями, с наивными и вычурными стихами диссертантов на полях:

Трубы в белую шашечку
У меня на виду.
Я поглажу рубашечку,
В дом культуры пойду.

Джон Лебедев

* * *

Не поите меня кипяченой водой,
Меня от нее коробит,
Для правды жизни оставьте порой
Хотя б одного микроба.
Ну, а случится беда
То не вздыхайте скорбно:
Надо же победить иногда
И негодяю микробу.

Валентин Чикин

Помнится, Коля Больбит, научный сотрудник нашего НИИ, прочитав опусы Валентина, своего друга, сходу выдал едкую эпиграмму:

Не поите меня кипяченой водой,
А поите меня самогонкой.

Кстати, выпить знакомые мне физики, химики все были не дураки. А Больбит, безумно увлекающийся художественными произведениями, увидевший однажды на моем железном слесарном рундуке стихи Батюшкова, вытаращил на меня, работягу, глаза, а затем в институтской столовой во время обеда, показывал кивком головы на меня своим большеглазым лаборанткам, приговаривая: «Титанушкин: Батюшкова читает». Про Колю рассказывали, что, учась на физмате МГУ, сдавал он как-то экзамен по гидравлике. Преподаватель, уверенный, что сей непростой предмет мало кто из студентов толком усвоил, ставил всем великодушно-рассеянно трояки. Закатил он его и Коле. Тот возмутился. Возмутился и преподаватель, сказав, что Больбит будет сдавать снова экзамен, отдельно от всех. Друзья поняли: будет с баламутом расправа. А на другой день (надо же так случиться) занятия в группе начались с лекции по гидравлике, ее должен был прочесть профессор, вчерашний экзаменатор. Войдя в аудиторию, он на удивление всех не поднялся на кафедру, а попросил занять место на ней студента Больбита, объявив, что нужную лекцию прочтет именно Николай. А далее ошарашенные студенты услышали еще более ошарашивающие слова: «До вчерашнего дня считал, что гидравлику у нас знали только два человека: Адмирал Колчак (расстрелянный большевиками флотоводец на основе законов гидравлики создал минные заграждения на Балтике, преградившие путь немецким кораблям в Питер, за что и был удостоен звания адмирала – Г.П.) и я. Теперь же считаю знатоками этого дела Колчака и Больбита. Ну, и себя – скромно добавил профессор.