Избранное

— Дождь зарядил, — пожаловался Андрей, сторонясь и пропуская бабку Пелагею с охапкой посмуглевших от долгого лежания березовых поленьев, на которых густо поблескивали капли дождя, старухи уже начинали хлопотать о поминальном обеде. — Теперь весь снег добьет, — сказал Андрей, с затаенным интересом всматриваясь в лицо Василия. — А я услыхал, значит, про Евдокию Антоновну… надо поехать помочь, думаю, то, другое… как же, могилку там надо, развезло вон как… Она, Евдокия-то Антоновна, в колхозе с начала самого… Эх, поработала-то, поработала!

Он вздохнул, кивнул на полуприкрытую дверь в горницу, моргая и стараясь пересилить какое-то свое внутреннее волнение, и чувство настороженности и отчужденности к нему, возникшее вначале у Василия, сразу прошло.

— Спасибо, — уронил Василий, про себя еще раз удивляясь, каким неведомым образом расходятся в деревне вести, и пригласил Андрея к столу погреться после такой дороги. Андреи отказался.

— Успеем еще, — остановил он Василия. — Ни свет ни заря, да и не заработали пока. Ты лучше расскажи, как же так второпях-то, — опять кивнул он на дверь в горницу- Уезжала-то по осени, такая живая была.

— А она, — Василий тоже взглянул в сторону двери, — всегда так, второпях да второпях. И померла второпях, вроде и не болела, полежала недели две, и конец.

Шумно ввалился с улицы Степан, развел руками, он не привык сидеть сложа руки и теперь не знал, куда себя приткнуть.

— Попали мы, видать, в переплет, — с растерянным и в то же время озабоченно бодрым выражением лица сообщил он. — Все развезло… ох, как льет! А? Вот это весна! Отсюда теперь и пехом не выберешься.

— После обеда сын на тракторе приедет, — сказал Андрей, теперь с таким же цепким любопытством присматриваясь и к Степану и в то же время опять начиная усиленно моргать-раньше такого Василий за ним не помнил. — Я ему сказал подскочить, ничего, вытянем на бетон. Тут вот задача могилу выкопать, а это все пустяк, у нас теперь техники полно.

— До кладбища далеко? — спросил Степан.

— Погост у нас с версту, — шевельнул короткими, ставшими с возрастом почти бесцветными бровями Андрей и перевел взгляд со Степана на Василия, как бы опять стараясь отметить в нем что-то неизвестное. — Развиднеется, и пойдем ладить последнюю домовину Евдокии Антоновне… Я свою мать пять лет тому похоронил, — вспомнил Андрей и, решившись наконец, обдернул на себе пиджак, — Пойду взглянуть…

Он прошел в горницу, постоял возле гроба, невольно прислушиваясь к неразборчивому бормотанию старухи, читавшей псалтырь, и минуты через две вернулся в кухню.

— Да — сказал он неопределенно, присаживаясь на лавку рядом с Василием. — Что уж тут, все там будем…

Разговор не вязался, и все слегка оживились, когда окна с непрерывно бегущими по стеклам потоками воды наконец стали мутнеть, затем серо проступили, на глазах светлея, и на столе появился приготовленный старухами завтрак для мужиков, собиравшихся идти копать могилу.

Выпили по стаканчику, поели и, натянув длинные брезентовые плащи, вышли на крыльцо. Степан, не желая оставаться со старухами, ставшими необычно молчаливыми, как бы еще более старыми и уродливыми, порывался идти тоже, но Василий уговаривал его оставаться.

— А что я буду делать? — удивился Степан. — До обеда-то?

— Да вымокнешь, а тебе вон сколько назад пилить…

— Оставайся, — предложил и Андрей. — Один осилю, что там. Василий рядом постоит, для компании, ему-то все одно рыть могилу нельзя, все-таки мать родная. У нас так от дедовских времен повелось. Что там, не с таким справлялись. Вон старухам помочь надо, воды там, дров…

— Нет, пойду, — решительно сказал Степан, и, пожалуй, с этой минуты Василия опять охватила пронзительная, тревожная тишина, что-то опять сдвинулось в душе, как это он сразу не вспомнил, что, по старому деревенскому поверью, неукоснительно соблюдавшемуся и в Вырубках, близкие родственники покойника не должны были рыть ему могилу, не могли нести его до погоста.

— Ну что ж, пойдем, Степан, — сказал он, горбясь. — Что правда, то правда, одному трудновато будет, земля-то еще не отошла вглубь.

В последний момент бабка Пелагея остановила Василия, придерживая за рукав пальто, долго объясняла ему, в каком месте нужно рыть могилу, и все заглядывала ему в глаза: понял ли?

— Да знаю, знаю, мать еще месяц назад об этом говорила, — сказал Василий. — Все сделаем как надо, Пелагея Павловна…

— Ты ж смотри, — наказывала опять и опять бабка Пелагея, как это часто бывает, с недоверием старого человека к неразумной молодости. — Евдокия завсегда говорила своей матке, твоей, значится, бабке, покойной, царствие ей небесное, я ее, как живую, вижу, — бабка Пелагея, пристально уставившись перед собою немигающими, неприятными в этот момент, неподвижными глазами, словно она увидела нечто совершенно исключительное, обмахнула себя мелким крестом, — чтоб ее под бок матке-то положить. А там, на погосте, в том углу ракитка от земли прямо в два бока раскорячена.

— Знаю, знаю, — успокоил ее еще раз Василий. — Там еще мой отец крест кованый ставил…