Избранное

Трикэ показалось, что во всем этом нет ничего хорошего. Он не мог примириться с тем, что мать его больше не хозяйка на мосту, хотя все ее звали «Мостовиной». Еиу пришло в голову самому взять в аренду этот мост, потому что ему чрезвычайно нравились насыпанные кучей крейцеры и совершенно нестерпима была мысль о том, что впредь и он сам будет выкладывать эти крейцеры, когда доведется переходить мост.

— Знаешь, — обратился он к матери, — я подумал, а не лучше ли будет мне жить вместе с вами, по утрам уходить, а вечером приходить.

— Живи, дорогой! — воскликнула растроганная Мара, — хоть раз и мы заживем, как люди, семьею.

— Только не слишком ли дорого это обойдется?

— Об этом ты не думай, — понизила она голос, — все равно эти крейцеры будут наши. Георге арендовал мост в компании со мной.

После ярмарки по дороге из Арада в Радну Трикэ был посвящен и в остальные дела.

Мара жаловалась, что дела ее идут из рук вон плохо. Она готова была поклясться, что прогорела с лесом и осталась бы совсем на бобах, не выручи ее баржи, которые она выгодно продала после того, как с них сгрузили дрова.

— Только я знаю, дорогой, — рассказывала она, вздыхая, — скольких хлопот мне стоило свести концы с концами. Про меня говорят, что у меня куча денег, а потому каждый норовит украсть, всякий тужится меня надуть. А тут еще явился поп Исайя из Шоймоша и стал распространяться, что, дескать, я скупердяйка и сама виновата, что Кодряну не взял за себя Персиду. Дорогая моя девочка! Погоди, найдет она себе другого и еще получше этого Кодряну. А он хотел из меня вытрясти всю душу и отобрать последнюю копейку. Неоткуда мне, дорогой, дать больше, чем я могу дать. Ты сам знаешь, что от вашего отца, да простит его бог, многого не осталось. Но не бойся, до вашего добра я даже не коснулась, а мало-помалу и приумножила его, как могла по бедности, чтобы и у вас что-то было. Есть у вас, есть! И ты имеешь, и Персида тоже. Только поп этот просил не одну рыбу, а все озеро!

Мара говорила, говорила без конца и без устали, так что Трикэ ничего не оставалось, как только слушать ее и всему верить. Но когда речь зашла о Кодряну, он тоже вставил свое слово, потому как знал его лучше матери и сочувствовал ему.

— Ты поверь мне, мама, — прервал ее Трикэ, — что Кодряну ничего не требовал.

— Избави бог! — воскликнула Мара. — Он-то нет, но тут вмешался поп Исайя и все испортил. Может, оно и к лучшему! Не было и нет! Каждому свое счастье! Не пара он нашей Персиде! Такого, как он, Персида дважды на дню стала бы колотить.

Примерно так думал и Трикэ.

Что и говорить, — теперь, спустя год, сестра его стала еще стройнее и тоньше, так что можно было подумать, что от ветра она согнется, как камышинка. Но она ходила прямо, мелким шагом, как мать-экономка, так что земля, казалось, сама стлалась ей под ноги, а во взгляде и в складках ее рта было что-то упрямое, суровое, безжалостное, словно в любой миг она могла крикнуть: нужно!

При всем этом она была очень веселой, и ей бы хотелось собрать всех, всех, всех, чтобы сообщить, что ее брат пришел за ней и что теперь он будет жить в Радне.

— Давай пойдем в нашу церковь, — предложил Трикэ.

Персида немного подумала.

— Нет, — не согласилась она, — давай останемся в Липове, а после церкви пойдем домой.

Что поделаешь, женщина, она и есть женщина! Персида восторженно смотрела на своего высокого и широкоплечего брата, одетого в черную пару и побывавшего у парикмахера, прежде чем явиться к ней. Она поправила ему галстук на шее, одернула сюртук и сдула какие-то пушинки: она хотела пойти с ним в местную церковь, где все ее знали.

А он хотел того, чего желала она.

Но как когда-то, они свернули направо, чтобы пройти мимо мясной лавки.

Какая все-таки разница!

Тогда Персида знала, что Нацл обязательно будет смотреть, как она идет, и потому ощущала какую-то слабость, сейчас же она и не думала, что встретится с ним глазами, и даже не вздрогнула, когда увидела его в дверях лавки, а пристально и безо всякой робости посмотрела на него.

Какая перемена за такой короткий срок! Правда, фартук на нем и теперь был чистый и пробор на гладко причесанной голове белел, как и тогда, но выглядел он заправским мясником: лицо располнело и стало красным, а не румяным, грудь поднималась колесом, рукава на сильных руках были закатаны.

Нацл тоже пристально и безо всякой робости посмотрел на Персиду и ее брата, которому, как видно было, вовсе не хотелось с ним встречаться и он многое бы дал за то, чтобы его сестра не видела Нацла.

Одно только было Персиде не по силам: перейти улицу, чтобы свернуть за угол. Бодро улыбаясь, Персида кивнула головой и прошла дальше вдоль монастырской стены, так что Нацл растерянно посмотрел ей вслед и ответил на приветствие только тогда, когда она прошла мимо.

Все произошло так быстро и неожиданно, и Нацл был настолько растерян, что заметил только то, что раньше у Персиды на лоб и особенно на виски спускались кудри, а теперь она была причесана гладко.

— Когда Нацл вернулся домой? — спросила Персида, когда они отошли от лавки.