Избранное

Прошло уже года три, как она его не видала. За это время мальчик не по возрасту вырос, но Персида узнала его с первого взгляда, и сердце у нее дрогнуло. Она увидела перед собой Регину, худую, только кожа да кости, с болезненно-желтым лицом, кривым ртом и остекленевшими глазами, и тут же представила, как она, одинокая, в полном отчаянии и со смертельным страхом в душе блуждает по лесу в Кладове. Персиде хотелось бежать без оглядки, и вместе с тем ей было жалко бедного Банди и хотелось узнать, что он делал все это время, пока она его не видела.

Банди, заметив, что кто-то пристально смотрит на него, испугался, словно злоумышленник, встретившийся взглядом со своим преследователем, но узнав Персиду, смотал удочку, приготовившись на всякий случай бежать.

Девушка поманила его к себе, и он, униженный и покорный, боязливо подошел к ней, словно собака к своему хозяину.

— Здравствуй, Банди! Что ты делаешь?

— Рыбу ловлю.

— А где ты был все это время?

— Да-все здесь: то в Липове, то в Радне.

— Как же ты живешь?

— Как придется.

— Не хочешь ли пойти со мной к маме? — спросила растроганная Персида.

В ее взгляде и особенно в голосе отражалась такая любовь, что лицо у мальчика просветлело.

Он отрицательно покачал головой, но был так растроган, что крупные слезы, навернувшись на глаза, потекли по его обветренным и загоревшим щекам.

— Не плачь, Банди. Чего ты плачешь, ведь я ничего плохого тебе не сделаю?

— Ты знала мою маму и всегда была к ней так добра.

Персида вздрогнула.

По дороге домой она удостоверилась, что мальчик, оставшись совсем один, повзрослел. Разговорчивее он не стал, но чувствовалось, что он очень сообразительный, а ответы его звучали обдуманно, даже как-то по-старчески.

Но духовная его жизнь была так же скудна, как и раньше, и вскоре Персида начала раскаиваться, что не оставила его на берегу ловить рыбу. Она стала побаиваться его. Привязанность Банди к Персиде приобрела вид душевной болезни. Ее повсюду преследовал его взгляд, который непрестанно напоминал ей остекленевшие глаза Регины.

Что и говорить, Банди каждый день таскал корзины Мары на базар, а вечером приносил их обратно, но делал это второпях, а потом стремглав бежал домой и с тревогой смотрел на Персиду, словно боялся, что за время его отсутствия что-то случилось. Таким образом, она никак не могла избавиться от его надзора.

В воскресенье утром, посмотрев Персиде в глаза, Банди забеспокоился, а когда она вернулась из церкви, он прямо застонал, как будто знал или чувствовал все, что переживала она.

Во вторник Мара, слегка встревоженная, вернулась домой раньше времени.

Все толковали о том, что Хубэр поссорился с сыном, который разбил ему голову и мог бы зарезать длинным ножом, не подскочи вовремя подручный и не спаси его.

Мару все это не касалось, но все же она чувствовала, что произошло великое несчастье, и поспешила домой, чтобы дочь, не дай бог, не узнала обо всем, что произошло, от кого-нибудь другого.

Персида выслушала мать с иронической улыбкой.

— Вранье! Бесстыдное вранье! — воскликнула она. — Хубэрнацл на такое не способен! Пусть я умру, если это правда! Не верю!

Хотя Персида и не верила, но не бывает дыма без огня, и поэтому она встревожилась.

Взгляд ее остановился на Банди, который, услышав, что она громко разговаривает, появился на пороге.

— Пойду и узнаю всю правду от людей, которые не врут, — решительно заявила Персида. — Мать Аеджидия должна все знать!

— А тебе-то что за дело?! — стала возражать озабоченная Мара.

Персида встала перед ней и пристально посмотрела в глаза.

— Ты, пожалуйста, представь, — заговорила она, — что бы почувствовал он, если бы узнал, что я поругалась с тобой и хотела наброситься на тебя с ножом. Или это все неправда и нужно как можно скорее все выбросить из головы, или это правда, — тут голос ее дрогнул, — и тогда виновата во всем я!

— Почему же это ты виновата? — закричала Мара, выходя из себя.

— Потому что, если он когда-нибудь и терял разум, то только тогда, когда имел несчастье видеть меня!

Мара трижды осенила себя крестным знамением.

— Святая Мария, дева пречистая, — воскликнула она, — помоги мне, всемилостивая. Разве нет на свете других женщин?! Если бы не ты, была бы другая. Если нет у кого ума, так его и не будет! Почему же никто другой из себя не выходит?!

— Потому что я соблазнила только его одного! — проговорила Персида упавшим голосом и взяла накидку, чтобы идти в монастырь в сопровождении Банди.

Маре хотелось встать у дочери на дороге и крикнуть, что только через ее труп она выйдет из дома. Но зачем ее останавливать?

— Иди! — сказала она. — Пусть мать-экономка выбьет из твоей головы эту дурь.

Персида упрямо наклонила голову и торопливо и решительно вышла из дома.

Она всем сердцем чувствовала, что час ее рожденья был несчастьем для дома Хубэра, и никто не мог бы переубедить ее.