Избранное

«В юные годы Конфуция и Мэнцзы читал наизусть, стал старше — увлекся акустикой, оптикой, химией и электротехникой, печалился о положении в стране, был полон забот о своей семье, увы, вдруг его захватила болезнь, талант не полностью раскрыв, он умер, не доведя до конца любимого дела; прекрасный человек и мой учитель, мы целых десять лет все отдавали друг другу, но град побил весенние цветы, его и сотней жизней не воскресишь, а ныне, выполняя его завещание, буду воспитывать и наставлять двух сыновей».

Отцу исполнилось всего 34 года…

НАЧАЛО ТВОРЧЕСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

В конце августа 1927 года я возвратился в Шанхай из Гулина. Кун Дэчжи, моя жена, в это самое время из-за преждевременных родов находилась в больнице. Она сообщила мне, что в списках подлежащих аресту, утвержденных правительством Нанкина, есть и мое имя, а на днях приходили общие знакомые и спрашивали обо мне. Жена отвечала, что «Яньбин уехал в Японию». «Сейчас ты вернулся, — продолжала она, — что будем делать?» Немного подумав, я ответил: «Говори по-прежнему, что я в Японии. Я пока не буду выходить из дома и стану избегать встреч».

В Шанхае мы проживали по переулку Цзинъюнь, что на улице Дунхэнбинь, это была китайская часть города; в нашем переулке жили в основном служащие издательства Шанъу, которые хорошо меня знали. И если бы кто-нибудь из них увидел меня, сложно сказать, не достигла бы весть о моем появлении ушей ищеек Чан Кайши. У меня было смутное представление об обстановке того времени, сложившейся после поражения революции. Необходимо было обдумать, понаблюдать, сделать выводы. С тех пор как я покинул родной дом, у меня постепенно выработалась привычка: столкнувшись с неизвестным, докопаться до сути, самостоятельно поразмыслить, а не слепо поддакивать. Подобная привычка — обычное дело для людей моего поколения, ее польза общеизвестна, и я не буду подробно говорить об этом. Для меня лично она сыграла положительную роль и в том смысле, что заставила остановиться и хорошенько подумать над перипетиями того времени, а не мгновенно следовать за ними, как некоторые. Поражение революции 1927 года тяжело отразилось на мне, заразило меня пессимистическим настроением и заставило задуматься: что будет с революцией? Я безгранично верил в теорию коммунизма, непоколебимым в моих глазах оставался пример Советского Союза, но по какому пути пойдет китайская революция? Раньше я полагал, что все достаточно ясно, но летом 1927 года вдруг обнаружил, что совсем не разобрался в этом! В период революционных событий мне довелось видеть всяких врагов — от принявших облик крайне левых до тех, кто топил революционные выступления в крови; видел я и шатания внутри нашего лагеря — от колебаний и соглашательства до измены правых, от наивности и азарта до левацких авантюр. В центре революционных событий я слушал непрекращающуюся полемику, увидел авторитет представителей международного коммунистического движения (я преклонялся перед их глубоким пониманием теории марксизма-ленинизма, но, хотя они умели рассуждать по этому вопросу, едва ли действительно могли указать выход из сложной ситуации, в которой находилось китайское общество). Я был потрясен тем, как легко белая реакция расправилась с широким крестьянским восстанием в провинциях Хубэй и Хунань[124], и совсем утратил надежду после поражения выступления в Наньчане[125]. Поэтому бурные события моей жизни заставляли меня остановиться и осмыслить все самостоятельно. Были такие, которые сравнивали всю неразбериху, предшествующую основным событиям революции со схватками у женщины перед родами. Рождению одного ребенка предшествует несколько родовых схваток, а что уж говорить о рождении нового общества! Если революция потерпела поражение, то схватки будут продолжаться. Тем не менее, хотя кормчие, оказавшиеся на гребне революционной волны, и знают, что спад — явление временное, однако правильный путь для китайской революции им еще предстоит отыскать. Думаю, эта точка зрения была довольно распространенной.