Избранное

Друзья и жена писателя, стараясь сохранить эти живые импровизации, установили в ящике его письменного стола портативный магнитофон. Он снисходительно, как детскую игрушку, показывал его и улыбался, но нередко, увлеченный воспоминаниями, выключал аппарат. Ему явно мешал этот холодный, механический слушатель.

Когда в Советском Союзе вышла первая книжка его рассказов, он был несказанно счастлив.

«Вы меня так обрадовали, — писал он по поводу этой книги, — но и напугали очень! Как мои рассказы зазвучат на «великом, бессмертном и вечном русском языке» и как их встретит читатель, воспитанный на таких великанах, как Гоголь, Тургенев, Достоевский, Толстой, Чехов и Горький!»

Новая книга рассказов Велько Петровича — это новая встреча советских читателей с наследием большого современного писателя, чье творчество составляет одну из примечательных страниц в богатой и разнообразной культуре народов Югославии.

Т. Попова

МОЛОХ

Crucis amore [3]

Медленно бредет по дороге старая бабка Магда. Ковыляет, борется с ветром. А он со всей силой обрушивается на нее, валит с ног. Треплет ее широкие канифасовые юбки, обвивает вокруг слабых старческих ног, и ей то и дело приходится останавливаться и прислоняться спиной к стене какого-нибудь дома, чтобы передохнуть.

Вот она свернула за угол у церковной управы и направилась к женскому монастырю. Здесь уже во всю силу разыгрался настоящий октябрьский ветрище. Деревья в аллее гнутся, в пояс кланяются церкви, как нищие, просящие милостыню; ветер безжалостно обдирает их кроны, швыряет наземь сухую листву и заставляет ее кружиться в бешеном вихре.

Бедная бабка с трудом доплелась до ворот монастыря и остановилась, перебирая четки, крестясь и вздыхая:

— О господи, господи и пресвятая дева Мария, что же это будет!

Ветер все дул и дул, принося откуда-то, где, вероятно, уже выпал первый снег, резкий зимний холод. Бабка, поеживаясь, размышляла: «Ну, вот и зима пришла. Что ж, пусть, пусть ее приходит. Теперь моя Клара у святых сестер. Здесь ей холод не страшен».

И у бабки стало тепло на сердце. Наконец исполнилось ее давнишнее желание: ее внучка, сиротка Клара, не останется после бабкиной смерти одна, будет кому ее накормить, одеть и приласкать. Преподобные сестры приняли сироту в монастырь, они вырастят ее и не позволят ей скитаться по чужим людям.

И старушка была довольна. С каким волнением отправилась она в первый раз посмотреть на свою Кларицу после ее поступления в монастырь! Ведь это не шутка — целый месяц ждать дня, когда сможешь поцеловать дитя, чей лепет ты еще не успела забыть, которое вырастила своими руками и сама проводила в школу.

Это много, очень много. И не удивительно, что старушка вот уже несколько недель, перебирая перо городским молодкам, мечтала о том, как она пойдет в монастырь. Не удивительно, что она решилась пойти туда даже в непогоду. То и дело вытирала она своим серым платком глаза, из которых не то от холода, не то еще от чего текли слезы. И ничуть не странно, что ей пришлось постоять немного перед дверями монастыря, перевести дух и подождать, пока успокоится сердце.

Открыла ей румяная полная монахиня в белом, с веником в руке. Бабка Магда спросила ее, можно ли ей видеть Клару. Сестра усмехнулась и ответила, что не знает точно, но велела ей подняться наверх, а сама пошла доложить.

Бабку впустили в большую комнату, где на стене висело огромное распятие и портреты святого отца папы Льва XIII и кардинала Хайнальда в пурпурной мантии, с лицом потомственного аристократа и светского человека.

Она села в кресло. Монахиня вышла. Через некоторое время в комнату вошла другая монахиня, вся в черном. Восковую бледность ее подчеркивала темная одежда, и от этого ее лицо внушало невольное уважение. Тонкие бескровные губы, острый, словно вырезанный из картона нос и глубоко запавшие мутные глаза, окруженные темными тенями, придавали ему холодное, строгое и даже жестокое выражение.

Войдя, она бросила на старушку пронизывающий взгляд, пробормотала что-то в ответ на ее приветствие «Хвала Иисусу!» и протянула руку, которую бабка Магда покорно поцеловала.

Бабка, заикаясь, но кое-как рассказала о цели своего прихода.

Монахиня несколько минут пристально рассматривала ее. Ни один мускул не дрогнул на ее лице. Потом она сказала по-венгерски: «Не понимаю!»

Бабка начала все сначала, не переставая комкать платок в своих сухих, жилистых, изуродованных работой пальцах.

Прошло еще несколько мучительных минут. Наконец монахиня заговорила, и снова по-венгерски:

— А, вы хотите видеть Клару Матарич?

Бабка, услышав имя своей внучки, с облегчением воскликнула:

— Да, да, покорнейше вас прошу, Клару Матарич, ведь я — да вы же меня знаете — ее бабушка!

Монахиня в черном прервала ее все тем же бесстрастным голосом:

— Хорошо, подождите!