Избранное

Избранное

О СЕБЕ

Издательство попросило написать о себе. И тут у меня получилось затруднение: очень долго будет, если я начну перечислять все сейнеры и траулеры, катера и большие морозильные траулеры, рыболовные боты, теплоход, научно-исследовательское судно, подводные лодки. Да еще временные береговые работы… их тоже не одна.

Я только скажу, что за свою трудовую жизнь плавал на двадцати двух судах. Во всех должностях, начиная от матроса до капитана. Включительно, конечно. И естественно, во всех океанах и на многих морях. Кстати, и сейчас работаю на сейнере.

За литературу взялся уже в зрелом возрасте, мне было уже тридцать лет. Захотелось людям рассказать о рыбаках, об их труде, об их жизни. Начал описывать случай, который произошел у нас на сейнере «Онгудай». Об этом случае наш капитан Михаил Александрович Макуков обронил как-то: «Было не утонули…» Ну, вот. Начал описывать шторм и все, что творилось на судне… получилась повесть «Макук». С нею поступил в Литературный институт имени Горького. Закончил литературный институт, но работать литератором не стал — в море потянуло.

Откровенно говоря, с морем у меня вот какая штука получается: вот уж лет десять или пятнадцать каждый раз, возвращаясь осенью с путины, я говорю себе: «Хватит… пора закругляться… больше не поплыву в море». Но проходит зима, наступает весна. Меня начинает тяготить береговая жизнь, ее мелочные хлопоты, береговая суета и теснота, начинают сниться товарищи, с которыми плавал, само море мерещится с его далями, бесконечное небо над серединой океана и качающиеся звезды над мачтой, и я иду на судно и уплываю в море… Вот и все, что я могу сказать о себе. Сейчас пока плаваю, рыбачу. Пишу, когда пишется. Что дальше будет — не знаю.

Камчатка, поселок Ивашка

Николай Рыжих

ПОВЕСТИ

Макук

I

Наш «Онгудай» стоит у причала. Вид у него потрепанный: борта, побитые морем, пестрят ржавчиной, из-под остатков черной краски проглядывает сурик. Кормовая стрела, погнутая при швартовке к плавбазе в зыбь, понуро склонилась. Одно из окон на ходовом мостике зияет черной дырой: в последний шторм дурная волна навалилась на «Онгудай», выдавила стекло, свернула тумбу локатора и отбросила рулевого к штурманскому столу.

На руле тогда стоял Брюсов. После он рассказывал:

— Она ка-а-ак шуранет! Не успел я очухаться, а шлепанцев нету… Так и остались мои шлепанцы в Охотском море.

Всем своим видом сейнер говорил об усталости, о минувшей борьбе с ветром и морем и о крайне необходимом ремонте.

Вчера мы пришли с моря.

Весной ловили нерестовую селедку на Сахалине, летом камбалу в Охотском море возле Большерецка и Озерной, потом жировую сельдь в Беринговом и, наконец, сайру у берегов Японии и у острова Шикотан. Соскучились по берегу страшно. После долгих ночных вахт, когда небо затянуто мглистыми тучами, ветер тоскливо свистит в снастях, а море бросает сейнер в самые непредвиденные стороны, берег кажется необыкновенно желанным. Вспоминаются высокие береговые окна, непринайтовленные к полу столы и стулья, некачающиеся потолки. А огни вечерних улиц, запах травы или снега, девичьи взгляды мутят голову. И не раз в прыгающих волнах какого-нибудь моря мерещилось что-нибудь береговое.

Но скоро в отпуск. Поставим «Онгудай» в ремонт — и в отпуск. Можно будет месяца три валяться на диване и листать книжки или ходить в кино или еще куда-нибудь и не думать о вахте. Не думать и об ахтерпике[1], что там дырка — через сальник баллера руля просачивается вода — и что он постоянно затопляется.

— Нет, не могу я, — прервал мои размышления Борис.

— Ты это о чем?

— Ну разве об этом мечтал я, когда учился в мореходке? — тоскливо продолжает он. Потом приваливается на одно плечо и вытягивает ногу. Его серые глаза, в обычное время суетливые, потускнели, веснушчатое лицо грустно. А густые белые волосы, которые всегда кокетливо выглядывают из-под щегольской мичманки, спрятаны, и сама мичманка надвинута на самые уши. — Что здесь хорошего? — морщится он. — Тоска, грязь… бич на биче.

Мы с ним сидим на сопке. Вышли прогуляться, походить по твердой земле — каюта надоела до чертиков. Внизу под нами бухта. Ее обступили сопки. У их подножий расположен рыбацкий поселок, склады, причалы. Совсем недавно здесь был только один причал, возле которого толпились деревянные кунгасы и кавасаки, а теперь вот траулеры, океанские сейнеры, громадины мастерских. Только больших домов пока не видно.

— Просто мы устали от моря, — говорю я, — в отпуск надо.

— А после отпуска что? — встрепенулся Борис. — Ну разве это пароходы? — он кивает в сторону сейнеров, вид которых похлеще, чем у нашего «Онгудая». — Когда закончил мореходку, мечтал попасть на большой шип, уйти в кругосветное плавание, полазить за кордоном, посмотреть южные моря с коралловыми рифами, экватор… а попал в рыбкину контору. Что здесь хорошего? Что мы видим? Рыба да море, море да рыба. А если еще семейством в этой дыре обзавестись… прямой путь к идиотизму.