Избранное

Раз учитель попал в один город. За два часа до того город разбомбили немцы, и он обезлюдел. Из разбитой колонки, булькая, хлестала на мостовую вода, как белая кровь. Кошка напилась. Учитель шел по городу с Ионом Галайоном и кошкой. Они искали табачную лавку. Ион был курящий. На улицах не встретили ни души. Зашли в парк и уселись передохнуть в тени на скамейке, но кошка испуганно зафырчала. Они увидели под своей скамейкой старика. Вытащили. Он был мертв. Но не от бомбы. На лице застыл ужас. Они поспешили прочь. Аллеи пестрели детскими колясками и куклами. Город лежал в стороне от линии фронта. Маленький городишко. Кому он помешал? Старики вышли в парк погреться на солнышке: матери гуляли с детьми. Когда завыла сирена, люди ринулись к выходу. Но не все. Многие старики остались. Должно быть, решили, что тревога ложная, ведь в городе нечего бомбить. А тем более в парке. Но бомбы падали всюду, без разбора. В парк угодили лишь две, да и то в пруд. Бомбы никого не убили. Учитель шел по парку, кошка за ним. Тишина. Наткнулись еще на двух мертвецов: старика и старуху. Они сидели на скамейке рядышком, держась за руки. Умерли, видно, от страха. Наверное, были сердечники. Подле пруда стайкой валялись дохлые воробьи. Штук двадцать. Кошка не подошла к ним. Учитель взял ее на руки, она дрожала. С непривычки. Увидели еще одного мертвого старика, он сидел, откинувшись на спинку скамейки, уронив руку на костыль. Решил, что нет смысла суетиться, все равно не доковыляешь до бомбоубежища? Он казался спящим. Верно, зажмурился от испуга, да так и остался насовсем, сердце не выдержало. Вот еще один старик. И еще. И старушка. Детский парк замер. Застыли коляски и куклы, брошенные впопыхах там, где их застигла сирена. Только детишек тут не забыли, ни единого. Тишина стояла загробная. Двинулись дальше по парку, от покойника к покойнику. У одного старика торчала в зубах трубка, она как будто еще дымилась.

Два дня спустя Ион Галайон спросил: «Какая птица выговаривает название цветка, когда поет?» Никто не знал. Кошка мяукнула. «Кукушка, — предположил кто-то, — кукует про кукушкины слезки». «Не то, — засмеялся Ион Галайон. — Утка. Она говорит: мак-мак-мак!»

В тот день в их части погибло пятнадцать человек. А Иона даже не оцарапало. Он не оплакивал погибших. Он вообще никогда не плакал. А может, разучился. Так или иначе, теперь это не имеет значения. Ион был богатырского здоровья. Он обшаривал ранцы убитых и все съедобное, что находил, тут же уминал. Консервами делился с кошкой. Настали тяжелые дни. Провиант вовремя не подвозили. Кошка и мяукать перестала. Учителю было жалко и ее, и Иона. Он сказал: «Поститься полезно. Отец, когда постился, играл вот с этой кошкой. Отец соблюдал все посты. У него было правило: в пост есть только хлеб, вымоченный в вине». Ион засмеялся, сказал: «А мой отец носил кэчулу и зимой и летом. У него болели зубы. Он то и дело прикладывался к цуйке, лечился. И мать верила: не станет же человек ни с того ни с сего носить кэчулу круглый год. И все село верило. Но у отца зубы были здоровехоньки и не думали болеть, — хмыкнул Ион Галайон. — Он мне только теперь открылся, как я на фронт уходил, и зубы показал. Все белым-белы, все на месте. «Мамку твою боюсь, — говорит, — кабы не кэчула, не видать мне цуйки, мать на слово бы не поверила, что зубы у меня ноют».

В атаке погибло еще семеро. Стрельба прекратилась. Наступило затишье. Повар сварил чорбу с фасолью. Ион умял свою порцию в один присест, и товарищи надумали замолвить за него словечко перед поваром. Но у повара больше ничего не нашлось. Тогда сговорились накормить Иона чорбой вскладчину. С миру по капле — голодному ведро. И он опорожнил его до дна. Первый раз наелся досыта с тех пор, как ушел из дому, смачно рыгнул и похлопал себя по животу. Все засмеялись. Кошка довольно поводила хвостом.

Вечером Ион Галайон улегся спать, а ночью умер. Не от пули, не от осколка бомбы, не в атаке. Умер, корчась от боли в желудке, скребя ногтями и пятками по земле. Будто бомба взорвалась у него в нутре. К утру он стал землистого цвета. Чертовщина. Вот уж не думали не гадали. Желали ему добра. Ну, и любопытно было: сколько в человека может влезть. Похоронили его в лесу. От большого и красивого Иона Галайона шла ужасная вонь. Словно все кишки лопнули у него в животе. Кошка так ничего и не поняла, взобралась на могильный холмик и прилегла вздремнуть.

На другой день переправлялись через реку. Чуть не потонули. Перепугались до смерти. Кошка вымокла и, выбравшись на берег, трижды чихнула. Мяукнула. Учитель сказал: «Мой сынишка, когда был маленький, любил мяукать, как кошка. Я ему, бывало, говор»: «Как киска делает?» А он мне: «Мя-у». — «Это она так разговаривает?» — спрашиваю. «Нет, это она поет. Спой, спой нам, киска».

Солдаты дружно рассмеялись, страх забылся, пошли дальше.

Однажды после воздушного налета учитель заметил, что кошка похудела. Ребра торчат, а погладишь — на пальцах остаются шерстинки.