Избранное

Изображения голых женщин, висевшие по обе стороны шкафа, тоже словно начали оживать. Лезвия двух ножей над изголовьем задернутой пологом европейской кровати переливались и призрачно поблескивали. Нам думал о своих тридцати двух годах, об одинокой жизни без жены и детей, без сестер и братьев, без отца и матери. Он думал о бродячей судьбе своей, бросавшей его с места на место изо дня в день, из месяца в месяц…

Описание тридцати двух лет, прожитых Намом, составило объемистое дело в архиве полицейского управления. Чуть ли не полжизни Нам провел в тюрьмах, осужденный за грабежи. Семь лет просидел он в каторжной тюрьме на острове Пулокондор, два года — в центральной тюрьме Сайгона и в ханойской цитадели, более четырех лет в камерах для самых опасных преступников в тюрьмах Хайфона, Намдиня, Хайзыонга и Тхайбиня. Жизнь Нама из Сайгона прошла среди вечных опасностей, о которых лучше всяких слов говорили многочисленные шрамы на его лице, на теле и на руках.

Другой на его месте, наверно, давно бы уже погиб, но судьба, словно желая, чтоб Нам из Сайгона перенес все испытанья и бури, наделила его железным здоровьем, силой и небывалой смелостью…

Все уже до опьянения накурились опиума. В доме было тихо. Лишь пощелкивали палочки, которыми вычищали грязь из-под ногтей, да временами кто-нибудь сопел или почесывался. К концу дня опиум и вино разожгли кровь дружков, собравшихся у Нама.

Тин Хиек заплетающимся языком предложил отправиться на улицу Хали и провести там ночку.

Шесть рикш подкатили к дверям, шесть тяжелых туш рухнули в коляски и развалились на сиденьях. Вскоре рикши уже неслись по улочкам, прилегающим к Малому базару, надежному убежищу братвы, мелких чертей и всякого сброда. Базар тонул в полумраке, который лишь кое-где рассекали лучи фонарей, выстроившихся редкими рядами вокруг солдатских казарм. Рикши проехали по Предмостной и Бати и остановились на Хали.

Навстречу гостям из заведения матушки Таи Ше Кау высыпала стайка легко одетых девушек. Каждый выбрал себе девицу по вкусу, и все, пошатываясь, отправились в дом.

В доме стоял веселый галдеж: смех перемежался разговором, песня — шутками, слышались выкрики, свист, брань и рыдания. Вторая Лиен, взяв Нама из Сайгона за плечи, втолкнула его в комнату Восьмой Бинь, а сама обняла Тин Хиека и повела к себе. Шесть дверей захлопнулись одновременно. Послышались шум и стоны…

Восьмая Бинь отдыхала уже полмесяца, но была еще очень слаба. Однако она хорошо помнила слова Второй Лиен: когда появится Нам из Сайгона, принять его получше и быть с ним поласковей, потому что Нам, если его уважат, готов вывернуть карманы и отдать все до последнего су. И еще Лиен уговаривала Бинь, чтобы она постаралась увлечь Нама.

Восьмая Бинь сидела, опираясь спиной о перегородку и положив руку на грудь своего гостя. Нам тихонько гладил ее руку, а иногда, поднося к губам, нежно целовал. Голова Нама покоилась на коленях Бинь. Он заглянул ей в лицо, печальное и изможденное, и ласково спросил:

— Ты все болеешь?

Восьмая Бинь, ничего не ответив, покачала головой, потом тяжело вздохнула, наклонилась и глянула на Нама, глаза ее были мутны и печальны.

— А разве старая Таи не дает тебе денег на лекарство?

Бинь ответила не сразу:

— Подумай сам, я уже три месяца хожу в этих старых штанах, их дала мне Вторая сестрица. И мое платье — штопаное-перештопаное — тоже ее подарок. А уж если матушка Таи жалеет денег на приличное платье, чтобы принять гостей, разве даст она хоть су на лекарство? Да она скорее удавится.

— На что же ты тратишь деньги, которые тебе оставляют гости?

Не в силах сдержать волнение, душившее ее, Бинь заговорила громче:

— Да где они, эти деньги? Гость еще не закрыл за собой дверь, а старая Таи тут как тут и обшаривает всю комнату. Она оставляет мне, самое большее, одно хао. Да еще ворчит: гостей-де почти нет, доходов мало, а прокормить нас недешево… И никогда не упустит случая напомнить, что я еще новенькая, а она одолжила кучу денег, чтобы внести за меня налог в полицию, и их не из чего теперь отдавать. Бывает, у нас кончается бетель, и если б Вторая сестрица не давала нам денег, пришлось бы сидеть без бетеля… — Бинь, с трудом сдержав слезы, продолжала: — У меня даже иногда нет денег на осмотр у врача, и их тоже приходится брать у Лиен.

— Бедная Бинь, за что же ты терпишь все это? — Нам нахмурил брови.

— Разве кто-нибудь здесь пожалеет меня? — робко сказала Бинь. — В этом доме, кроме Второй сестрицы, все — и Третья-большая, и Третья-маленькая, и Четвертая Тхинь, и Пятая Тхинь, и Шестая Хюен, и Седьмая Тхань — все, все ненавидят меня. Они вечно подглядывают за мной в щелку: как увидят, что кто-нибудь дал мне денег, бегут к старой Таи, и она сразу является с обыском… А когда уже станет совсем невмоготу, я жалуюсь матушке, и хотя Вторая сестрица всегда меня поддерживает, та опять заводит свое: говорит, мол, облагодетельствовала меня, взяла из больницы, денег-то на еду не хватает, а гостей мало. Вот и приходится молчать…

Нам еще больше нахмурился.

— А почему ты не уйдешь отсюда, не подработаешь где-нибудь на стороне?