Избранное

Не успел Нам договорить, как подошел Ба Чау Лан и взял у него нож:

— Довольно, Нам, ты оставайся дома. Одолжи мне свое перо, и пусть это сделаю я.

Два десятка блестящих глаз уставились на Ба, но только во взгляде Восьмой Бинь дрожал испуг…

Была уже поздняя ночь. Бинь, как ни пыталась, не могла сомкнуть глаз. В памяти ее всплывали ужасные картины минувшего дня. Один такой случай может разрушить ее жизнь, снова обречь ее на позорное, невыносимое существование.

Улочки вокруг Малого базара утонули в немом молчании беззвездной ночи. Лишь изредка крик запоздалого торговца пирожками нарушал тишину. Но и он вскоре смолкал вдали, и безмолвие возвращалось еще более гнетущее, чем прежде.

Бинь выглянула на улицу. Под фонарем напротив их дома, у цементного парапета, стояла коляска и, притулившись возле нее, безмятежно спал рикша. В нескольких шагах от него лежал нищий, скорчившись на изодранной циновке. Бинь с трудом смогла разглядеть, что это человек, а не куча лохмотьев. Но кто он — мужчина или женщина, спит ли, или скорчился, терзаемый голодом, дрожа от ночного ветра, — разобрать невозможно. Улица утопала в грязи — свалка отбросов и мусора! Злобно пища, копошились крысы в поисках пищи.

Бинь вздрогнула от страха. Нет, в деревне никогда не увидишь таких ужасов! И там — молчание и темнота, но безмолвие и мрак не пропитаны таким смрадным зловонием, таким безысходным отчаянием, как здесь, в городе. Восьмая Бинь вспомнила заведение старой Таи, его закопченные, замызганные стены, сумрачный свет ламп, старые кровати, грязные, непросыхающие простыни, подушки с желтыми пятнами пота… И, сравнивая жизнь девушки из заведения с участью рикши, вынужденного спать на улице у своей коляски, или нищего бродяги, которому суждено валяться в грязи на дороге, Бинь понимала: оба жребия одинаково мучительны и позорны. С тех пор как она ушла из родной деревни, рассталась с широкими спокойными полями, всюду ее преследовал страх, она трепетала при виде окружающих ее зловещих картин.

Бинь невольно оглянулась на спавшего Нама. В ярких лучах фонаря отчетливо видна была каждая черточка его смуглого лица: чуть раскосые глаза, на широком подбородке пробивается редкая щетина, над правым глазом бровь рассек большой шрам, на щеке, на лбу Нама еще несколько шрамов причудливо переплетаются, словно трещины на глиняном горшке. Наверное, тот, кто увидел бы Нама впервые, сказал бы, что его лицо вовсе утратило человеческий облик…

Бинь покачала головой и вздохнула. Ее поражала любовь Нама; его нежная забота проявлялась во всем: как он готовил для нее всякие кушанья, как ухаживал за ней, пока она была прикована к постели. Когда Бинь забеременела, он удвоил свою заботу, приглашал хороших врачей, покупал дорогие лекарства и все спрашивал: «Ну, как ты себя чувствуешь? Есть у тебя аппетит?»

Раньше Бинь казалось, будто она не испытывает к Наму ничего, кроме благодарности. Но теперь она поняла, что стала ему настоящей женой, что любит Нама всем сердцем. Потому она и боится за его жизнь.

Однако то, что случилось в последние дни, заставило Бинь посмотреть на мужа иными глазами: Нам совсем не тот человек, которого можно уговорами вернуть на честный путь: он главарь воровской шайки, закоренелый вор, один из тех, кого все честные люди избегают и боятся.

Как тяжко и больно все это понимать! Теперь, когда у Бинь есть кусок хлеба и кров над головой, она терзалась, что из-за ее счастья страдают другие. Но если Бинь могла бросить заведение старой Таи Ше Кау и уйти к Наму, то она никогда не сможет оставить Нама ради спокойной и легкой жизни. Доброта и любовь Нама привязали к нему Бинь навсегда.

Она заплакала и отвернулась, не в силах больше смотреть на мужа. В смятении и страхе думала она о том, что скоро родится ребенок, он будет расти, становиться все смышленее, а жить они будут по-прежнему, и денно и нощно несчастные жертвы Нама будут проклинать их.

Бинь опустила голову на подушку. Мрачные видения снова и снова всплывали в ее памяти. Ветер шумел за окном… И вдруг раздался душераздирающий вопль, полный ужаса и муки. Бинь трясла головой, пытаясь отогнать эти страшные крики, но они звучали все громче и громче и словно острые когти впивались в душу несчастной.

— Иисус! Спаси и помилуй!.. — прошептала Бинь.

Наружная дверь затрещала, Бинь в ужасе вскрикнула. Ей показалось, что кто-то пришел схватить ее. Дрожа всем телом, она звала Нама, стараясь разбудить его. Но он в ответ только отрывисто смеялся во сне, скрежеща зубами. Ему снилось, что в каждой руке он сжимает по остро отточенному ножу, красному от крови…

II

Уже несколько дней Нам не являлся домой. Бинь не знала, куда он девался, где его искать. Но, конечно, она не ожидала, что его арестовали и бросили в тюрьму.

Весть о том, что Нам из Сайгона погорел, всколыхнула всю хайфонскую братву так же, как раньше слух о Ба Чау Лане, ударившем полицейского ножом в плечо, или молва об ограблении пассажиров, сделанном так красиво, что до сих пор никто не попался.