Избранное

В каком мирном расположении духа, с какими радостными надеждами ехал он на встречу с Балджид. Он был твердо уверен, что нет в мире ни единого человека, никого, кто видел, слышал, кто мог бы напомнить ему о совершенном преступлении, о всех его грехах. Он ехал к Балджид, и в нем росла убежденность, что, если не сегодня, не сейчас, пусть потом, она все равно будет с ним, она будет его. Только о такой судьбе он всю дорогу молил бурхана. Только этого ждал от жизни. В тот вечер было очень тихо, земля, наверное, затаила свое дыхание. Он возвращался с Улдзы, где поил коня, когда неожиданно столкнулся с Балджид. Она искупалась в реке, и ее мокрые волосы рассыпались по плечам. Ах, как она была прекрасна — верхом, с обнаженными ногами, вся словно налитая соком. В вечернем свете дивно блестели ее глаза. Видно, небо послало ему спасение от всех мук, от всего, в чем он запутался, очищение от всех грехов… Но с какой ненавистью встретила его Балджид! Ни на мгновение он не мог предположить такое. Едва узнав его, она вся задрожала, как слабая пичужка при виде ястреба, потом закричала прерывающимся голосом: «Какое же ты чудовище! Ты за что Очирбата, этого замечательного человека, за что ты его убил? Уж не волк ли ты, что не может насытиться кровью? Зачем, как ты посмел приехать?» Гнев вскипел в нем, разум его вмиг помутился. Он стащил Балджид с коня, разорвал на ней одежду… Это был конец жизни. С того вечера в ушах непрерывно звенел душераздирающий крик Балджид. Теперь, думал Сангарил, он должен сказать свое последнее слово земле, Онону, ясному синему небу — всему, что составляет эту непостижимую, беспредельную Вселенную, ее мир. Может быть, после того, как душа распростится с телом, произойдет ее очищение и миру останутся эти его последние слова. Говорят же, что остается дух человека… Разве это не его думы, не его желания? Лучше поведать их земле, нежели людям, Да и нет вокруг ни единого человека, кто мог бы выслушать его. Придя к такому решению, Сангарил стал думать, что же он скажет. Ничто не приходило на ум. До чего же он дожил: ни человеку, ни земле ему нечего, выходит, сказать! Ничего ему не остается, кроме смерти. Пусть говорят, что человек оставляет на этом свете свой дух, но зачем нужен дух такого человека, который низвергнулся в беспросветный мрак. Пролил человеческую кровь, слезы. Точно скотина, надругался над Балджид. Нет, не Сангарил, а какой-то зашевелившийся внутри мерзкий дьявол все это содеял. Что ж, он не человек и есть, он превратился в дьявола. И хватит об этом, теперь нужно думать о том, чтобы найти это свое последнее слово, положить конец страданиям. Заплакать, завопить бы напоследок. Но что из того, что он заплачет, закричит? Кого он разжалобит, в ком вызовет сочувствие? Кто услышит его вопль, кто увидит слезы?

Бросив Балджид в степи в кромешной тьме, он скакал куда глаза глядят, скакал неведомо куда, и теперь он, Сангарил, сам не знал, кто же он — человек или зверь. Так очутился он на обрывистом берегу перед красным от глины, бесновавшимся внизу Ононом. Паром стоял без движения. Да, собственно, дальше ему некуда и незачем было двигаться.

Какое-то время Сангарил смотрел на беснующуюся реку. Потом спешился. Разнуздал коня и напоил его. Зачерпнул рукой себе воды. Она неожиданно оказалась вкусной. Минуту-другую он шел по Красному лугу, ведя за собой коня. Потом остановился, отвязал от тороков сумку, вытащил две бутылки китайской водки. Перед тем как выпить, покропил привычным жестом сначала на четыре стороны света, потом еще раз, между ними. При этом он вовсе не думал ни об обычае, ни о том, что почитает таким образом мать-землю, ее духов. Все вокруг утратило для него смысл раз и навсегда. Он еще не решил, какой казни подвергнет себя за то, что унизил и бросил Балджид, но это было ему предначертано, предопределено. Как внезапный смерч, его собственная жизнь взвихрилась потоком грехопадений, отвратительных обстоятельств. Да, эту цепь нужно разорвать, нужно заставить себя принять последнюю «радость». И все-таки незаметно решение созрело: то ли он сам, то ли кто-то другой свершит эту казнь, но казнь должна свершиться. Все, что случилось, — было, и потому смерть тоже должна быть. Водки уже не оставалось. Рассудок все более терял способность колебаться, страшиться, цепляться за воспоминания прошлого. Осталось одно: заполнивший все вокруг плач, истошный вопль. Вот от чего поскорее нужно освободиться. Шатаясь, Сангарил подошел к краю Красного луга. Стремительные воды Онона, казалось, звали и манили его, обещая единственное спасение от обступившего мрака. Конь его фыркнул, и Сангарил понял это как просьбу: «Один не ходи». Словно все было продумано заранее: он расстегнул дэли, завязал своим поясом коню глаза. Потом закружил коня на месте, как это бывало, когда он трогался от коновязи в каком-нибудь айле, рванул с места, не своим голосом закричав «ха-ай», и во весь опор помчался по берегу.

2