Избранное

— Нет, — произнес г-н К *, на этот раз более серьезным тоном. — Но давайте сделаем выводы, юные мои друзья. Ваша юношеская откровенность, немного странная, но приятная, вызывает у меня симпатию, и я, в свою очередь, должен вам назваться. Я — нынешний глава французского государства, и вы представляетесь мне несколько слишком иронически настроенными его гражданами, но ваша будущая кандидатура, господин Дафнис, кажется мне заслуживающей внимания.

Г-н К* расстегнул свой фрак, и между его жилетом и ослепительно белым накрахмаленным пластроном рубашки показалась алая лента, которая так хорошо смотрится на его портретах и не оставляет никаких сомнений в высоких функциях того, кому она присвоена, как никого не смущающая замена короны.

— Как! Сам король! — вскричали Дафнис и Хлоя, вставая с мест с изумлением и невольным чувством почтения.

— Молодые люди, королей больше нет, — холодным тоном произнес г-и К*, — однако я обладаю властью короля… хотя…

— Понимаю! — прошептал Дафнис с каким-то соболезнованием. — Вы тоже король… не натуральный.

— Во всяком случае, я имею честь быть президентом настоящей республики, — ответил уже более сухо г-н К* и встал с места.

Дафнис слегка кашлянул, но не прерывал гостя из почтения к нему, так как еще не был депутатом.

— В качестве такового я в благодарность за ваше любезное гостеприимство и в виде исключения предоставляю в полное ваше распоряжение на время летних каникул тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года эту тихую долинку одного из главных государственных лесных угодий. Охрана наша вас не потревожит. Я хотел бы при более подходящем случае быть вам более полезным, о юные, но запоздалые персонажи из легенды, которую, как я вижу — увы! — сделал обветшалой Прогресс!

— Да будет благословен день… — начал Дафнис, но «король» уже поклонился обоим «пастушкам» и ровным шагом удалился между мертвыми деревьями по направлению к отдаленному старому дворцу.

Г-н К * возвратился в свое королевское жилище, где он, кажется, временно занимает аппартаменты Святого Людовика, наименее нежилые в этом старинном здании, которое сейчас используется только как место сбора для участников охоты или как некое живописное убежище. Достопочтенный президент существующего режима, раскуривая настоящую сигару в молельной победителя Аль-Мансуры, Тайбура и Сента, не мог не признать в глубине души, что любовь к вещам слишком уж натуральным — не более чем одно из наименее осуществимых мечтаний, годных только для того, чтобы развязывать языки отсталых людей. Чтобы вести сейчас свой былой образ жизни, простое сельское существование, словом, чтобы питаться настоящим молоком, настоящим хлебом, настоящим маслом, настоящим сыром, настоящим вином в настоящем лесу, под настоящим небом в настоящей хижине, Дафнис и Хлоя, соединенные чувством истинной любви, безо всяких задних мыслей, должны были бы для начала иметь в своем так называемом сельском домике не менее двадцати тысяч ливров дохода, ибо первое из благ, которым мы в действительности обязаны Науке, — это то обстоятельство, что вещи простые, существенно необходимые и «натуральные» оказались НЕДОСТУПНЫМИ ДЛЯ БЕДНЯКОВ.

Рассказы из книги «ВЫСОКАЯ СТРАСТЬ»

ТАЙНА ЭШАФОТА

Г-ну Эдмону де Гонкуру

Сообщения о недавних казнях приводят мне на память одну необычайную историю. Вот она.

В тот вечер, пятого июня тысяча восемьсот шестьдесят четвертого года, часов около семи, доктор Эдмон Дезире Кути де ла Помре, недавно переведенный из тюрьмы Консьержери в тюрьму Рокет, сидел в камере для приговоренных к смерти; на нем была смирительная рубашка.

Он сидел безмолвный, откинувшись на спинку стула, глядя в одну точку. Свеча, горевшая на столике, освещала его лицо, бледное, ничего не выражавшее. В двух шагах от него, прислонившись к стене, стоял тюремщик; скрестив руки на груди, он наблюдал за приговоренным.

Почти все узники обязаны вседневно выполнять какую-то работу; в случае смерти тюремное начальство вычитает из заработка стоимость савана, каковой оно из своих средств не оплачивает. Одним только приговоренным к смерти не приходится ничего делать.

Господин де ла Помре был не из тех узников, что раскладывают пасьянсы: во взгляде у него не читалось ни страха, ни надежды.

Тридцать четыре года; темноволос; среднего роста и, без преувеличений, отменного сложения; виски с недавних пор подернуты сединой; нервный взгляд из-под полуопущенных век; лоб мыслителя; речь негромкая и отрывистая; мертвенно-бледные руки; чопорное выражение лица, свойственное людям, склонным пускаться в ученые разглагольствования; манеры, изысканность которых отдавала нарочитостью, — таков был его внешний облик.