Избранное

Бреду по улице, взгляд мой рассеянно перескакивает с фигуры на фигуру, и каждая из них все больше подкрепляет мое убеждение, что я счастливец. Вот, например, этот предприниматель: кто может отнестись к нему с уважением? Кому он только не кланялся, лишь бы только не забраковали негодные товары, которые он поставлял! И на что ему деньги, которые он загребает, если он живет, как скот? А этот высокопоставленный чиновник: на какие только подлости он не пускался, чтобы добиться чина, которого, как всякому ясно, он недостоин! А вот передо мной министр: о нем известно, кроме всего прочего, что он был героем одной омерзительной драмы да пугал некоторых ворон военным положением. Что касается меня, то не только общество не знает за мной подобных гадостей, но их и в самом деле нет, не было и, я уверен, не будет. Сознание того, что на всяком довольстве и богатстве лежит клеймо если не позора, то по меньшей мере подлости, заставляет меня с почтением смотреть только на бедноту. А к богатству я отношусь почти с презрением. Это не зависть, вовсе нет. Как можно завидовать тому, что вызывает в тебе отвращение, ибо ты знаешь, что оно не плод честного труда или счастливого случая, а рента унижения и лакейства! Или вот этот приятель: на вид он обладает всеми данными, чтобы слыть почтенной и уважаемой особой, но так как я знаю, каковы мотивы его деятельности в акционерном обществе, я уже не могу его уважать. А вот передо мной и князь. Я и с ним если поздороваюсь, то сделаю это с таким выражением, словно хочу сказать: «Кача алырым бен сени!»[71] Вы спросите, почему? Да вполне понятно.

Я могу спросить любого из них:

— А ну, голубчик, скажи-ка, где ты был и что делал, например, пятого августа тысяча восемьсот девяносто четвертого года между одиннадцатью и двенадцатью часами дня?

А вот мне задать подобный вопрос никто не может — нет на то оснований…

Вот почему ничто не в состоянии смутить моего душевного покоя, и я сознаю свое преимущество перед другими и считаю себя царем, леший его возьми! Хорошо, только вот табачку нет, черт побери. Закурить, ох как хочется закурить! Глупая страсть! И я начинаю философствовать: в этот самый момент, когда я сижу с пером в руке в своей полутемной келье, сколько детей протягивает руки к своим матерям, прося корочку хлеба; сколько коварно обманутых и брошенных на произвол судьбы девушек в отчаянии выбирают между голодной смертью и позором; сколько человек тонет, сколько гибнет от наводнений и пожаров; сколько терзают звери! И, сравнивая положение этих несчастных со своим, я получаю новое подкрепление своей уверенности, что я счастливец, и успокаиваюсь. Успокаиваюсь и обмакиваю перо в чернильницу с намерением писать, но дуновение ветерка в открытое окно доносит из пепельницы до моего носа запах погашенной и смятой вчера сигареты…

Не могу, не могу писать! Дурацкая Привычка! Хватаю шапку — и марш на улицу. Учреждения уже извергают толпы чиновников. Обед. Обмениваюсь приветствиями. Время от времени слышу позади себя шепот:

— Вот он, вот счастливец!

— Где? Почему ты раньше не сказал, чтоб я мог поглядеть на него?

Я улыбаюсь в усы и в блаженном упоении беззаботно помахиваю тростью. Очень приятно, но сейчас, в данную минуту, у счастливца нет денег на одну сигарету. Спасибо, что в харчевню я в свое время внес аванс и обеспечен хотя бы питанием. Обедаю, осыпаемый любезностями. Прекрасно, но табак? Да еще после обеда! Рядом сидят двое приятелей, но они, как назло, не курят. Им хорошо! Они ушли, а я заказал кофе. Что дальше? Как я сделаю первый глоток кофе, не вдохнув табачного дыма? Но — о счастье! — с сияющим лицом торопливо возвращается один из только что покинувших меня приятелей и восторженно шепчет мне:

— Скорей, скорей, если хочешь увидеть нечто интересное, скорей беги на улицу.

Хватаю шапку, оставляю кофе и выскакиваю на улицу. Сердце подсказывает мне, что это за «нечто интересное». Да, у окна «Славянской беседы» стоит она… Ботеро!..{94} Восторг, мой друг, но папироску бы сейчас, одну только папироску! Однако я лишь думаю об этом, не говорю.

— Помнится, я должен тебе пять левов. На вот пока два, а остальные вечером.

Эти слова произнес еще один из моих друзей, проходя мимо. Ему пришлось дернуть меня за руку, потому что я загляделся… догадываетесь, на кого?

Взял я эти два лева, и если бы кто увидел меня в этот момент, то счел бы обладателем двух миллионов. Купил я себе табаку, вернулся в свою келью, разрезал листы новой книги — и закурил… Благодарю тебя, создатель! Найдется ли кто счастливей меня? Хорошо, что я не учитель софийской начальной школы: тем и на соль денег не дают!..

София, 27 октября 1895 г.

Перевод К. Бучинской.

ЕСЛИ УЖ И ОН НЕ СИМПАТИЧЕН, ТОГДА..